Борис Камов - Мальчишка-командир

По дороге Голиков строил разные предположения, что означает вызов, и посматривал искоса на парня: сопровождает или конвоирует? Но по лицу его и теперь ничего нельзя было прочесть. Обозники и повара подкатывались к парню за обедом, однако и после двух мисок картофельного супа с мясом он не стал словоохотливее. Скорее всего, просто ничего не знал.

Штаб бригады располагался в том же здании, что и три недели назад. Гонец передал Аркадия дежурному по штабу, кивнул и ускакал. Дежурный, человек лет тридцати пяти, с отличной выправкой, перетянутый множеством ремней, провел Аркадия в кабинет комбрига, козырнул и исчез.

Комбриг принял Голикова стоя возле того же приоткрытого окна, словно между первым и вторым вызовом миновало не более получаса. Только теперь Аркадий заметил, что комбриг тяжело дышит и не меняет позы потому, что в лицо ему дует струя теплого свежего воздуха. «Наверное, астма», — пришло на ум Голикову.

Он щелкнул каблуками, поднес руку к шапке, готовясь рапортовать. Комбриг поморщился, сделав знак, что это не нужно, и негромко произнес:

— Садитесь.

Без стука появился давешний дежурный и молча положил на стол несколько телеграфных бланков.

«Шифровка», — догадался Аркадий.

Комбриг нехотя отошел от окошка, приблизился к столу, надел очки и стал читать, отмечая карандашом отдельные строчки.

Аркадий сидел на краешке стула, чтобы в любой момент встать. Все его тело напряглось. Он не ожидал ничего хорошего и готовился к тому, чтобы не сказать лишнего и не уронить себя, какую бы весть он ни услышал.

Комбриг дочитал, расписался и вернул телеграммы дежурному.

— Я пригласил вас... — сказал командир бригады и остановился перевести дыхание. Его легкие издавали тонкий свист. — Чтобы ознакомить с одним документом. — Он подал листок, который лежал возле письменного прибора.

Аркадий стремительно поднялся. В голове пронеслось: «Разжалование? Постановление о передаче дела в трибунал?.. Или уже приговор?.. Нет, приговор бывает только после суда. А в суд меня не вызывали». Однако, пробежав первые строчки документа, Голиков протянул его обратно.

— Вы, наверное, ошиблись. Это не та бумага.

— Отчего вы так думаете? — неожиданно усмехнулся комбриг. С его лица исчезла маска безразличия, которую, видимо, накладывала болезнь. Глаза глянули молодо и весело.

— Здесь написано: «Командиру 303-го стрелкового полка тов. Молодцову».

— Да, верно. Читайте вслух.

— «Предписываю с получением сего сдать вверенный вам полк тов. Вялову, а самому прибыть в штаб бригады»*, — прочитал Голиков.

— Я отстранил Молодцова от командования полком за хулиганство, которое он учинил с вами...

— Я хотел, чтобы вы просто разобрались.

— Я разобрался. Молодцов пытался выгородить вора, ошельмовав вас. Но главное даже не это. Все, в чем меня уверял Молодцов, оказалось клеветой. Все, что говорили вы, оказалось правдой. Я благодарю вас за мужество и достоинство, с которым вы держались. Ординарец арестован и пойдет под суд. Дело Молодцова будут разбирать другие инстанции. Меня прошу извинить за прошлый разговор.

Аркадий не знал, что ответить, не находил слов.

— Возвращайтесь к себе в роту, — сказал комбриг.

— Благодарю, но не могу... — с трудом выдавил Голиков.

— Почему?

— Скандал произошел на глазах моих бойцов.

— Справедливо. Я вас переведу в другой полк.

Аркадий не помнил, как вышел от комбрига. Здесь в его сознании был полный провал. И не помнил, как вернулся в обоз, но, когда он очутился среди своих, у него начался припадок. Лежа на возу, он стал вдруг метаться и что-то кричать, не разжимая челюстей. Его долго окатывали холодной водой, а потом силой, сквозь стиснутые зубы влили в рот что-то обжигающее. С непривычки его тут же сморило.

...Эти три недели Голиков готовил себя к худшему, потому что до последней минуты угрозы Молодцова постепенно сбывались. Аркадий написал и прощальные письма — отцу, матери, сестрам и тете Даше. Не забыл и Шурку. Письма были сдержанные, полные любви и нежности к каждому. Он писал, что ни в чем не виноват, по-прежнему верит в светлое царство социализма и «желает скорейшей ликвидации всей сволочи».

Четыре конверта лежали в вещевом мешке, Василий Мефодиевич обещал их отослать, если бы это случилось.

Письма Аркадий долго потом возил с собой, не решаясь их разорвать или сжечь, пока они не пропали. Жалко — вместе с мешком.

Аркадий не успел обосноваться на новом месте, в 302-м полку, где ему дали хорошую роту, — из Москвы поступил приказ: «Направить А. П. Голикова учиться в Высшую стрелковую школу». Сокращенно ее называли «Выстрел».

Находилась школа в пригороде Москвы, в Кускове. Руководил ею бывший генерал Николай Михайлович Филатов, выдающийся специалист стрелкового дела. По его книге «Об основаниях стрельбы из винтовок и пулеметов» учились несколько поколений русских офицеров. В Филатове поражало удивительное сходство со Львом Толстым: огромный рост, пушистая расчесанная борода, молодые, пронизывающие глаза, мудрая, приветливая улыбка. Обучение в «Выстреле» было поставлено с неторопливой обстоятельностью, будто фронт не ждал и не требовал все новых выпускников.

Здесь Голиков понял, что даже строевая подготовка — это целая наука, имеющая множество скрытых тонкостей. Преподаватель Рыжковский, например, объяснял: «Когда командир идет в роту, она должна быть уже построена. Командир обязан издали определить, как выглядит строй. И если он заметил: что-то не в порядке, — ему следует остановиться на полпути, расправить на себе гимнастерку, потуже затянуть ремень, ни на минуту при этом не спуская глаз со своих бойцов. И те, у кого небрежный вид, тут же приведут себя в порядок»*.

Аркадия зачислили на отделение командиров рот, куда принимали обнаруживших способности рядовых, в лучшем случае взводных. Однако на первых же занятиях выяснилось, что Голиков мгновенно, быстрее всех решает задачи по тактике. Обладая завидной памятью, он на занятиях самого Филатова цитировал целые страницы учебника «Об основаниях стрельбы», который изучал еще в Киеве. На даровитого слушателя обратили внимание. И через месяц состоялось решение о переводе Аркадия на отделение командиров батальонов.

Но и здесь повторилось то же самое. Он не только легко постигал и запоминал теорию (что давалось далеко не всем, подготовка у многих была слабая), но и приводил подтверждающие теорию случаи из своего боевого опыта. На занятиях по тактике он ссылался на примеры удачных и ошибочных решений под Киевом и Лепелем, точно указывая, что давало правильное решение и какой урон причиняли ошибки. В этих разборах не щадил и себя: он не отвечал урок — он готовился к будущим сражениям и пользовался редкой возможностью осмыслить былые ситуации в присутствии боевых командиров, взглянуть на недавнее прошлое их глазами.