Борис Камов - Мальчишка-командир

И опять заседала мандатная комиссия. Шестнадцатилетний Аркадий Голиков был снова переведен, теперь уже на тактическое отделение, которое готовило командиров полков.

В январе 1921 года шли занятия на местности. Отрабатывалась операция по штурму сильно укрепленной позиции. Укреплением служила немалых размеров снежная крепость, сооруженная в чистом поле. Голикову поручили командовать наступающими. Он повел свое войско после условной артподготовки цепью, в лоб. Однако условный ответный огонь обороняющихся оказался очень сильным, и Голиков приказал отступать.

Поражение Аркадия и его батальона было столь очевидным, что обороняющиеся предприняли контратаку. В этот момент с тыла на крепость обрушилась вторая часть отряда Голикова. В балахонах из простыней, взятых с постелей, бойцы незаметно подобрались по глубокому снегу и решительным броском овладели крепостью.

При том, что это была игра, победа произвела внушительное впечатление. На учениях присутствовал заведующий военным отделом ЦК партии Александр Константинович Александров, грузноватый человек с энергичным умным лицом. После разбора занятий он подозвал к себе Голикова.

— Вы из офицерской семьи? — спросил Александров.

— Мой отец учитель. Правда, воюет с четырнадцатого.

— Но вы с детства увлекались военным делом?

— Играл в войну, как все мальчишки. Предпочитал «морские» бои на прудах.

— Откуда же у вас такой профессионализм?

— Третий год на войне.

Через неделю Аркадия пригласил к себе Филатов и предложил расписаться в получении важного пакета. Голиков надорвал конверт. В нем лежала бумага:

«Голиков Аркадий Петрович (комбат), окончивший «Выстрел», командируется в распоряжение Центрального Комитета РКП»*.

— Но ведь я еще не закончил, — удивился Голиков, показывая бумагу Филатову.

— Уже подписан приказ о вашем досрочном выпуске. Остальное вам объяснит товарищ Александров.

Голиков стоял на площадке вагона. Ехал он к месту новой службы по личному приказу товарища Александрова, назначенного командующим Орловским военным округом. Кроме Орловской губернии, в округ входили Тамбовская, Курская и Воронежская. Назначение было ответственным, и людей для работы Александров отбирал себе сам. В литерном поезде вместе с командующим ехало пятьдесят выпускников «Выстрела».

Хотя Голиков закончил тактическое отделение, где готовили командиров полков, его выпустили комбатом. Мандатную комиссию в последнюю минуту смутило, что человеку всего две недели назад исполнилось семнадцать лет, а совсем недавно он был лишь ротным. И сразу полк?! Не закружится ли у мальчишки голова? Не наломает ли он дров?

Голикова решение мандатной комиссии обрадовало. В полковые командиры он пока что не рвался.

В Воронеже Аркадий получил резервный батальон и был доволен тем, что побудет недолгое время в тылу, освоится с новой должностью. И он трудолюбиво осваивался с нею... четыре дня. На пятый его пригласил к себе Александров.

— Как ваши дела? — буднично спросил командующий.

Он опустился на обитый голубым бархатом диван (командующий по-прежнему жил в вагоне) и жестом пригласил Голикова сесть рядом.

— Батальон хороший, — быстро заговорил Аркадий. — Интересные люди. Большая умница начальник штаба... И пока не забыл: очень нужна еще одна походная кухня.

— Кухню поищем, а вам я хочу дать другое назначение.

— На передовую?!

— Нет.

— Тогда позвольте остаться в батальоне. Я уж к нему привык.

— На Тамбовщине, как вы знаете, Антонов поднял мятеж. Вчера поступили сведения, что мятеж в поддержку Антонова готовился и у нас в Воронеже. В нем были замешаны многие командиры 23-го полка. Нужна срочная замена. Я хотел бы вас послать в этот полк.

— Александр Константинович, я готов. Но стоит ли менять батальон резервной дивизии на батальон 23-го полка? Может, я все же останусь? Очень симпатичный народ.

— Я не собираюсь предлагать вам батальон. Я хочу дать вам полк.

— Но я командовал только ротой. И четыре дня — батальоном.

— Я тоже впервые командую округом.

В плохо натопленном вагоне — Александров любил прохладу — Голикову сделалось жарко. Казалось, судьба, которую на картинках изображали в виде обаятельной женщины с крылышками, несла его в самое пекло.

— А полк большой?

— Не особенно. Четыре тысячи штыков. Без малого.

— И арестованы все командиры?

— К счастью, не все. Есть отличные люди, преданные революции. Но я бы не хотел рисковать и выдвигать кого-либо из них.

— Я могу подумать?

— Конечно. Только приказ уже подписан.

Голиков выпрыгнул из вагона на оледеневший снег, поскользнулся, но удержался на ногах, вызвав улыбку часового. Мысли в голове новоиспеченного полкового командира мешались.

Два с половиной года назад Голиков так же выпрыгнул из штабного вагона, чувствуя себя безмерно несчастным: несмотря на старания Пашки Цыганка, его не взяли на фронт. Для него в тот день это было катастрофой. И вот, ему казалось, опять все рушится.

Утром он должен был принять 23-й полк, где нужно назначить новых ротных, взводных и батальонных командиров. А он ни одного человека не знал. Как быть? С чего начать? Что сказать завтра бойцам, когда он их увидит?

Закончив к ночи дела в батальоне, Голиков вернулся в литерный поезд. Купе, в котором он прибыл в Воронеж, оставалось свободным. Голиков повесил шинель, зажег керосиновую лампу и вспомнил, что с утра ничего не ел. В чемодане и сумке не нашлось даже крошек от сухаря. Голиков выглянул в коридор и спросил красноармейца из охраны:

— Нет ли кипятку?

— Может, вы есть хотите? — догадался боец.

Он принес литровую жестяную кружку с кипятком — такими молочницы отмеряли молоко — и четверть буханки свежего, чуть примятого хлеба. Голиков поблагодарил, съел весь хлеб и выпил весь кипяток. Сразу исчезло чувство слабости, которое порой возникало из-за недоедания, но душевного спокойствия хлеб и кипяток ему не вернули. Поговорить о случившемся, посоветоваться опять было не с кем.

Приятели, которые вместе с Голиковым приехали в Воронеж, получили свои назначения. И найти кого-либо из них сейчас в полутемном городе было нереально. Не считая часового, в вагоне Аркадий находился один. И он снова вспомнил об отце, который частенько рассказывал, как ушел из дома, чтобы учиться, бедствовал, почти нищенствовал, голодал, перебиваясь малыми и редкими заработками. Нечего было носить, но больше всего он страдал от одиночества. И если возникали ситуации, когда хотелось поговорить и было не с кем, он садился за дневник и все записывал. На душе становилось легче, и нередко в голову приходили дельные решения и мысли.