Борис Камов - Мальчишка-командир

— Мы располагаем агентурными сведениями, — возразил Михаил Николаевич, — у Коробова много раненых. И есть еще один важный психологический момент: при Загулине полк в любой стычке нес потери. У Загулина был особый талант терять людей. А вы сумели в ночном бою не подставить под пулю ни одного человека. — Тухачевский встал и сделал несколько шагов по кабинету, Голиков тоже поднялся.

— Сидите, сидите, — сказал Тухачевский и, положив руку ему на плечо, мягко, но сильно надавил.

Голиков опустился обратно в кресло.

— В бандах много случайного народу, товарищ командующий. Если бы помочь им выйти...

— Так... любопытно, — оживился Тухачевский. — И как вы себе это представляете?

— Я бы напечатал в газетах объявление: «Кто попал в банду против своей воли, кто ни в чем серьезном не замешан и не повинен, может выйти из леса. После короткой проверки он будет отпущен домой». И в листовках то же напечатать. Разнести по селам и разбросать по лесу.

— Насчет газет и листовок — это в принципе неплохо, — согласился Тухачевский, — но если каждый станет сам определять, кто больше виноват, кто меньше, ничего хорошего из этого не выйдет.

— Почему? Ведь каждый знает, натворил он что-нибудь или нет.

— Допустим, вы считаете, что попали в банду силой и ничего худого никому не сделали. А я подозреваю, что за вами числится много темных дел. Кто решит наш спор? Суд? Комиссия ВЦИК под председательством Антонова-Овсеенко?

— Зачем трогать комиссию ВЦИК? Поручить сельсовету. Они своих знают.

— Допустим, — повеселел Тухачевский, который любил, когда с ним спорили, — я вышел из леса. Вы — председатель сельсовета. На основе каких документов и сведений вы будете решать мою судьбу, если главные свидетели останутся в лесу?.. Молчите?! — довольный спросил он. — И вот, пока вы так будете молчать и думать, остальные будут продолжать сидеть в лесу и совершать налеты. А у страны нет средств продолжать эту бессмысленную и разорительную войну.

И еще. Допустим, вы, председатель сельсовета, постановили, что какой-нибудь Ведерников не виноват. И тот занялся своим хозяйством. Вдруг приходит письмо, что Ведерников сжег полгода назад сарай с семенным зерном совхоза. Как это проверить? Как после этого относиться к Ведерникову — считать его несправедливо обиженным или вовремя не разоблаченным?

— Значит, я предлагаю нелепую вещь? — упавшим голосом спросил Голиков.

— Почему? — искренне удивился Тухачевский. — Я проверяю на вас свои доводы. Поначалу я думал, как вы. А потом понял: если я хочу, чтобы они вышли, то нельзя делить антоновцев на сильно и несильно виноватых. Надо позволить любому из них — в заранее определенный день — выйти из леса. Кто выйдет, назовет себя и положит винтовку, получает право тут же, без всякого следствия, отправиться к себе домой.

— А если выйдет душегуб? — спросил Голиков, которому показалось, что и он нашел слабое место в рассуждениях командующего. — Его тоже отпустить домой без всякого следствия?

— Я полагаю, что главные душегубы останутся в лесу. Антонов недавно прислал письмо, в котором предложил считать его не главарем банды, а политическим противником. Чтобы избежать суда. Мы на это не согласились. Но если пожелает выйти из леса кто-либо из душегубов помельче... Что ж, пусть лучше косит и пашет, чем он будет по-прежнему сжигать и убивать.

— А если такой душегуб выйдет, днем будет пахать, а ночью помогать Антонову? А мы будем думать, что он мирно трудится.

— В любом серьезном деле неизбежны издержки, — погрустнев, сказал Тухачевский. — Возьмем бывших царских генералов. Были горячие головы, которые полагали, что всех захваченных генералов надо расстреливать. И уж ни в коем случае не брать на службу. А Владимир Ильич рассудил иначе. Он предложил отпускать генералов под честное слово, что они против нас не станут воевать. Или принимать под то же честное слово к нам на службу... Я вижу на вашем лице, Аркадий Петрович, изумление. Но в русской армии существовал кодекс чести. Когда офицер давал честное слово, оно считалось надежней любых письменных гарантий. Если обнаруживалась ложь или офицер совершал иной порочащий поступок, суд чести изгонял виновного из полка. Вернуть доброе имя такой офицер мог, только пустив себе пулю в лоб.

— И все-таки одни генералы, дав честное слово, пошли воевать против нас, а другие принялись тайно вредить, — заметил Голиков.

— К несчастью, так, — согласился Тухачевский. — Прогнившая монархия разрушила многие нравственные устои... Но вы забыли о тех русских офицерах и генералах, которые согласились верно служить народу и помогли нам создать боеспособную Красную Армию. Они с большой пользой трудятся до сего дня. Следовательно, в целом решение Владимира Ильича было и человечным, и дальновидным... Что касается вашего предложения, то я, к сожалению, не считаю его перспективным.

— Почему?

— Мы несколько раз объявляли «прощеные дни», но вышло мало народу. Очень велико влияние агитаторов Антонова.

— Давайте пошлем своих.

— Переодетых? Люди Антонова их сразу выловят.

— Зачем переодетых?.. Просто пошлем толковых бойцов по деревням. Вести такие беседы в лесу, конечно, сложно. А в деревнях никто не помешает. Что такое «прощеный день», нужно объяснять в семьях. Семья должна звать мужика домой из леса.

— Такой поворот мне нравится. Ваше предложение мы обсудим.

...Через два дня в Моршанск поступила шифровка: «Комполка 58 Голикову. Приступайте. Желаю удачи...»

Голиков сам написал листовку. Сначала она была многословная. Он убеждал мужиков, что им лучше вернуться домой, но затем понял: не надо никого убеждать. Надо коротко и четко объяснить: кто выйдет из леса в точно назначенный день и сдаст оружие, тому полное прощение.

Листовки были отпечатаны. Голиков раздал их командирам небольших, по восемь-десять сабель, отрядов и разослал отряды по деревням. Задание было такое: останавливаться в домах, чаевничать с хозяевами, вести неспешные и терпеливые беседы на любые темы (для чего бойцов специально готовили). Если же, советовал Голиков, зайдет разговор об Антонове и людях, которые с ним, и о том, могут ли они выйти, нужно тоже не спеша все объяснить, а под конец вынуть листовку, пусть даже слегка помятую, будто случайно оказавшуюся в кармане...

Чтобы красноармейцы не выглядели нахлебниками, каждый отряд получил хороший сухой паек и несколько банок консервов — «для представительства». И еще по маленькому пакетику колотого сахара, которого в деревнях не видели, считай, с 1914 года.

А поскольку села выбирались для бесед самые бандитские, то малым этим отрядам комполка наказывал: «Ночуйте все вместе, лучше в сараях, нежели в избах. И часовые пусть не спят. А то вы можете не проснуться...»