Эдвард Резерфорд - Русское

Нетрудно представить себе, что, пообвыкшись в Москве, Андрей постоянно пребывал в радостном возбуждении. В конце концов, возможность пожить в великой столице была для молодого казака увлекательным приключением, а теплый прием, им оказанный, льстил самолюбию.

А прием им был оказан поистине теплый. В Кремле, куда они направились, чтобы передать вверенные письма, им дали понять, что царь и бояре настроены положительно. Когда же сразу вслед за тем они направились на Ильинку к Патриаршему подворью, там их также ожидала обнадеживающая весть: патриарх намерен был принять их самолично через несколько дней.

Андрей был полон надежд. После многомесячных боев и раздумий о зыбкой своей будущности он чувствовал себя здесь, как школьник на нежданной вакации.

Если Тулу он нашел удивительным городом, Москва потрясла его до глубины души. С наслаждением прошелся он по обширной Красной площади, чтобы полюбоваться высившимся на ней невероятным храмом – собором Покрова Пресвятой Богородицы, тогда уже носившим в народе имя Василия Блаженного. Поскольку площадь имела некоторый уклон, человеку, поднимающемуся к храму казалось, будто тот стремительно вырастает из земли. Пройдя три четверти пути, Андрей остановился у Лобного места, со смесью изумления и восхищения разглядывая этот удивительный, причудливый, словно творение азиатов, собор. По соседству высились стены Кремля, глухие, не знающие жалости, одновременно угрожающие и сулящие защиту. На одной из башен Кремля отмеряли время часы-куранты работы английского мастера, словно напоминая, что Кремль, вопреки своей мрачной, могильной молчаливости, всегда бдит и всегда присутствует в настоящем.

Побродил Андрей и по окраинным улицам, застроенным темными бревенчатыми домами, крыши которых по-прежнему были укрыты снегом. Церкви встречались едва ли не на каждом углу: многие были деревянные, с высокими шатровыми крышами, однако часто, возвышаясь над домами, виднелись и каменные, нарядно украшенные собранными горкой рядками кокошников, с мягко мерцающими главами, – их беленые стены и массивные очертания словно подчиняли себе все окружающие строения.

В воздухе плыл, казалось Андрею, неумолчный колокольный звон. Сколько же здесь церквей?

«Они говорят – „сорок сороков“. Да, похоже, так оно и есть», – заключил молодой казак.

– Короткими летними ночами звон монастырских колоколов, бывает, слышен всю ночь напролет. Будто соловьиное пение, – сказал Андрею, смеясь, один священник.

Поистине то был оплот и северная твердыня православного христианства.

Но видел Андрей и многое другое. Он не раз слышал, что московиты любят выпить и погулять.

– Напиваются пьяны, как казак после победы, – говаривал отец.

Что сказать: ближе к наступлению сумерек Андрей и правда видел немало людей, набравшихся вином до полнейшего бесчувствия и даже лежащих беспомощно прямо на обледеневшей улице.

И в то же время видел он и целые толпы мужчин и женщин, торжественно шествовавшие в церковь, чтобы помолиться.

А как они молились! Многие часы проводили они в церкви, где священнослужители в их великолепных одеяниях свершали таинства и обряды, – даже в Киеве Андрей не видел подобного. Он слыхал, что некоторые выстаивают службы даже вопреки болям в ногах. Впервые встретил он здесь и проявления кликушества и религиозного фанатизма. Он часто замечал на паперти кучки женщин, предполагая, что они просят подаяния. До того как однажды не стал свидетелем такой сцены: к женщинам приблизился пьяный и все они словно по команде вдруг с яростью накинулись на него и грубо прогнали прочь. Эти русские женщины поистине были одержимы религией.

Все на этой земле доведено до крайности, мысленно заключил для себя Андрей.

Заметил он еще кое-что. На улицах столицы встречалось немало иноземцев, легко узнаваемых по европейскому платью. Некоторые из них были купцами, но большинство, видимо, солдатами. «Царь приглашает себе на службу людей отовсюду», – думал Андрей с некоторым удовлетворением.

К концу первой недели пребывания в Москве Андрей обзавелся новым другом.

Он направлялся в Кремль, чтобы посетить соборы. Настроение его было приподнятым. Солнце раз или два показалось тем утром из-за облаков. А еще, едва он вышел из своего дома, случилось маленькое происшествие, приятно взволновавшее молодого казака. Открыв дверь, он едва не столкнулся с девушкой проходившей мимо со своими спутниками. Ей было не больше пятнадцати. Девушка была одета в шубу, крытую розовой материей, высокую меховую шапку и шла, спрятав руки в меховую муфту. Ее личико, миловидное и свежее, раскраснелось от колючего морозного воздуха; красная лента, которой была повязана густая золотистая коса, трепетала на ветру.

Прежде чем Андрей успел собраться с мыслями, девушка и ее спутники уже скрылись из виду. Но молодой казак еще долго улыбался про себя.

«Вот выполним наше поручение, и можно будет задуматься о женитьбе. Может быть, я увезу с собой одну из этих красивых русских девушек», – думал Андрей.

Проходя мимо Теремно́го дворца, Андрей помедлил, глядя, как стрелец, спустив из окна особый ящик, собирал у собравшихся здесь людей челобитные.

«Как замечательно это задумано, что каждый, даже самый ничтожный крестьянин, может прийти сюда и положить свою челобитную и знать, что ее доставят прямо к самому царю! И вероятно, сам царь прочтет ее! Могущественнейший самодержец поистине словно заботливый отец своему народу. Заботливый и добрый!» – думал Андрей. Он успел уже услышать немало историй о невероятной доброте молодого царя, как он навещает узников в темницах, жалует тулупы бедному люду, а некоторых даже избавляет от гнета долгов.

«Светится одно солнце на небе, а царь – на русской земле» – так говаривали люди.

Погруженный в такие мысли, Андрей повернул к собору, когда услышал позади знакомый голос:

– Вот так встреча, уж не мой ли это приятель-казак?

Обернувшись, он увидел широко улыбающегося ему юношу. Ему потребовалось мгновение, прежде чем он вспомнил, где встречал юношу прежде. Да, это было в Кремле, когда они передавали письма: этот юноша приветствовал послов и проводил к принявшему их чину Дворцового приказа.

Это был приятный молодой человек примерно его лет. Андрей отметил его бледную кожу, высокий чистый лоб и густые волнистые волосы, тщательно расчесанные на прямой пробор. Если верхней частью лица он напоминал Андрею польского шляхтича, остальное явно указывало на совсем иные истоки его рода. Высокие скулы и слегка раскосые глаза, хотя и были они голубыми, намекали на присутствие в нем то ли турецкой, то ли татарской крови. Казалось, будто удлиненное европейское лицо слегка сдавлено было в центре, отчего получилось немного уплощенным, но и весьма привлекательным.