Эдвард Резерфорд - Русское

Оно было недлинным, всего пять четверостиший. Однако он знал, что оно лучшее из всех, что ему случалось написать. Речь в нем шла о том, как поэт спустя годы встречает женщину, с которой его связывала искренняя, нежная дружба, и понимает, что испытывает к ней отнюдь не дружеские чувства, а глубокую, пламенную страсть. В стихотворении говорилось, как в годы несчастий и бед, проведенные в разлуке с нею, его спасали воспоминания о ее возвышенной красоте и благородстве. А сейчас, когда он снова встретил «своего ангела», она пробудила в нем страсть; он возродился к жизни, а его сердце познало «И торжество, и вдохновенье, / И жар, и слезы, и любовь».

Никто не взглянул на Ольгу. Они не поняли. Когда Татьяна, помолчав, спросила, кому посвящено стихотворение, он ответил:

– Даме, которую я знал в Петербурге.

Все затихли. Потом он услышал, как Илья прошептал:

– Прекрасно, мой дорогой Сережа. Великолепно. Какая глубина чувств!

И боже мой, никто по-прежнему не догадался взглянуть на Ольгу.

Она сидела чуть позади Татьяны. Достаточно ей было чуть откинуть голову назад, как лицо ее погружалось в тень; именно это она сейчас и сделала, и склонила чело. Однако он заметил, даже в лунном свете, как она покраснела, а потом по щекам ее покатились слезы. Боже мой, она поняла. Наконец-то она поняла.

Они сидели молча еще несколько мгновений, а затем Сергей предложил:

– Ночь только началась. Почему бы не сходить в скит?

Маленький приют отшельников располагался в конце тропы. Карпенко тотчас же загорелся этой мыслью; Пинегин, кажется, не возражал. Но Илья, Татьяна и старая нянюшка отказались.

– Мы вернемся к коляске и поедем домой! – объявила Татьяна. – А молодые люди пусть сходят.

Итак, общество разделилось.

Тех, кто пожелал прогуляться к монастырю, возглавил и повел по тропинке Сергей. Следом за ним шли Ариша и Пинегин. Ольга, словно бы погруженная в раздумья, шла за ними вместе с Карпенко. Сергей шагал быстро, на ходу рассказывая Пинегину что-то из истории скита. Он так увлекся собственным повествованием, что чрезвычайно удивился, когда, несколько раз повернув на петляющей тропинке, обнаружил, что казак и Ольга отстали и потерялись из виду.

– Идите без меня, – сказал он Пинегину. – Я вернусь к ним и потороплю.

Спустя несколько минут к Пинегину подошел Карпенко, оглядываясь через плечо, словно ожидая, что из-за поворота вот-вот появятся остальные, и заметил:

– Ольга беседует с братом. Они нас догонят. Сюда. – И повел всех вперед.

Далее тропинка опять разветвлялась.

– Сергей сказал, что нам туда, – решительно провозгласил казак.

И потому они прошли еще версту, но тут тропинка и вовсе затерялась в траве, а Карпенко воскликнул:

– Черт побери! Наверное, я ошибся.

Сергей и его сестра стояли рядом. Они сошли с тропинки, приблизившись к краю речного берега, откуда можно было созерцать отражение луны и звезд в воде. Какой бледной она казалась в своем воздушном белом платье. Некоторое время они молчали.

– Стихотворение посвящалось мне?

– Конечно.

Она задумчиво глядела на воду…

– Я… не догадывалась.

Она умолкла, потом, кажется, улыбнулась.

– Дорогой Сережа, это было так прекрасно. – Она запнулась и помедлила. – Но такое… не пишут сестре.

– Это правда.

Она вздохнула и тихо покачала головой:

– Сережа, в твоем стихотворении говорилось о любви, которую…

– Не о любви, о страсти.

Она взяла его руку и какое-то мгновение смотрела на него, затем перевела взгляд на воду:

– Я же твоя сестра.

Секунду он молчал. Затем просто сказал:

– Думаю, мы никогда в жизни больше не заговорим об этом. Но когда я буду умирать, я хотел бы знать наверняка: могла бы ты полюбить меня так, как люблю тебя я?

Ольга молчала бесконечно. Потом она пожала плечами:

– Что, если и да? – А потом добавила: – Я люблю тебя как брата. – Она нежно пожала его руку и обернулась к нему: – Чего же ты хочешь, Сережа, мой милый брат, мой поэт? Чего ты хочешь?

Он улыбнулся не без грусти:

– Пожалуй, я и сам не знаю. Всего. Весь мир. Тебя.

– Меня?

– Весь мир. Тебя. Для меня вы равнозначны.

– Сережа, ты привел меня сюда, чтобы соблазнить? – Она почти игриво улыбнулась.

– Ты же сама это знаешь.

Она покраснела:

– Теперь знаю. Даже если бы я захотела кому-то отдаться, то уж точно не брату. Этого я никогда не сделаю. Ни за что.

– А ты знала, – тихо произнес он, – что я тебе только единоутробный брат?

– Да, знала.

Она негромко рассмеялась, и смех ее эхом разнесся над водой.

– И что же, это уменьшает греховность твоей страсти?

– Не знаю. Может быть. Она едва ли не сильнее меня, я не могу ей противиться. Это непреодолимое желание.

– Свои желания мы можем подавить.

– Неужели? – спросил он, искренне удивляясь.

Однако она не шевельнулась, и вскоре он обнял ее, стоя рядом с нею и вместе с нею устремив взор в сияющую звездами ночь. Он не знал, долго ли они так стояли, но в конце концов почувствовал, что она едва заметно вздрогнула, и, уловив намек, нежно произнес:

– Позволь мне поцеловать тебя сейчас, единственный раз в жизни.

Она опустила глаза, медленно покачала головой, вздохнула, а потом подняла на него взгляд со странной, печальной улыбкой; затем обернулась к нему и обвила руками его шею.

К тому времени как они вернулись к развилке тропы, Пинегин стал раздражаться.

– Лучше нам, как задумали, пойти дальше в скит, – предложил Карпенко. – Верно, они как-то обогнали нас по пути.

Но почему-то, он и сам не знал почему, Пинегин думал иначе.

– Я возвращаюсь назад, – объявил он.

– Они сказали идти вперед, по тропе, – взволнованно возразил казак.

Но Пинегин не обращал внимания. К тревоге Карпенко, он молча зашагал назад прямо по тропе, и, поколебавшись несколько секунд, казак сказал:

– Думаю, лучше нам пойти вслед за ним.

Он мог и не заметить их за густыми кронами деревьев, если бы они стояли неподвижно. Однако внезапно Пинегин различил колеблющиеся силуэты мужчины и женщины, сжимающих друг друга в объятиях. Как раз в эту минуту они на миг разомкнули руки, и в лунном свете он ясно увидел их лица. Спустя мгновение они вновь заключили друг друга в объятия, и лица их скрылись от него во мраке.

Почти целую минуту он стоял, словно окаменев. Ольга, руки которой он намеревался просить, была с другим мужчиной, со своим проклятым братцем. Пораженный, он замер, не зная, что предпринять. Потом его охватил ледяной гнев. Разве она уже почти не принадлежала ему, в конце концов? Почему он должен с этим смириться? Он хотел было сойти с тропы и двинуться к ним.

Но потом спохватился. К чему это? Женщина, которую он любил, теперь умерла для него. И тут его размышления прервал Карпенко.