Эдвард Резерфорд - Русское

– Что ж, все это было очень приятно… – И стала было приподниматься с кресел. Но не успела она встать, как тишину нарушил голос Сергея, ледяной и язвительный:

– Уж не хочешь ли ты сказать, Алексей, что в армии все чудно спорится?

Почему, ну почему же он раз в кои-то веки не мог промолчать? Ольга увидела, как щека у Алексея дернулась в нервном тике. Однако он не обернулся. Он будто не обратил внимания на слова Сергея. Ольга хотела было встать.

– Я сказал, – повторил Сергей столь ровно, что по его бесстрастному голосу можно было судить, насколько он разгневан, – ты полагаешь, что в армии все спорится?

Последовало молчание, и можно было предположить, что Алексей не расслышал реплику брата. Но затем он обернулся к Пинегину и спокойно произнес:

– Слышите, друг мой, кажется, во дворе Полкан залаял.

Сергей побагровел. Ольга с ужасом осознала, что уже никак не сможет предотвратить грядущую катастрофу.

– А знаешь, как наших несчастных солдат учат стрелять залпом? – вырвалось у него громко, так что услышали все собравшиеся в комнате. – Сейчас расскажу. Собирают всех вместе. Дают команду. Вот только незадача, целиться-то их не учат. Это действительно так. Я видел своими глазами. Никого не волнует, по какой цели они стреляют, если стреляют всем скопом. Шансы русской армии попасть в противника почти равняются нулю! Но это, – он презрительно усмехнулся, – по мнению моего брата, и означает в армии «споро», «ловко» и «быстро».

Тут Алексей не выдержал. Казалось, он вот-вот вскочит и бросится на Сергея с кулаками. Но на сей раз заговорил Пинегин. Ольга никогда прежде не видела его таким. Он вел себя спокойно, но глаза у него заблестели, а в голосе послышались странные, угрожающие нотки, когда он произнес:

– Вы оскорбляете русскую армию?

– О, даже более того, – тотчас же, не раздумывая, бросил в ответ Сергей. – Я осуждаю всю Российскую империю, которая думает, что, смиряя человеческий дух и насаждая «порядок» – безразлично, сколь этот порядок нелеп или жесток, – она чего-то достигла. Я осуждаю царя и его холуя Бенкендорфа с его идиотскими жандармами и идиотской цензурой. Я презираю ваши военные поселения, где детей превращают в бездушные автоматы, и крепостничество, которое предполагает, что один человек может быть собственностью другого. И да, разумеется, я оскорбляю армию, где верховодят такие же тупицы и бездари, что правят огромным царством глупости и низости – Российской империей!

Он снова повернулся к Алексею:

– Скажи-ка мне, брат, столь гордящийся нашей вымуштрованной армией, сколько выстрелов в год на учебных стрельбах приходится на каждого русского солдата? Сколько? – А когда Алексей, слишком взбешенный, чтобы произнести хоть слово, промолчал, он сам ответил на свой вопрос: – Я тебе скажу. Три выстрела. Три в год. Вот как обучают твоих людей, прежде чем отправить на войну с турками. – Он злобно расхохотался. – И несомненно, этим имением ты тоже управляешь по военному образцу и с таким же успехом, теперь-то, когда Сувориных больше нет и твои ошибки исправлять некому!

Ольга ахнула. Она в отчаянии умоляюще взглянула на Пинегина. И офицер в белом мундире улыбнулся.

– Что ж, Бобров, – заметил он, сухо усмехнувшись, – если бы ваш брат сказал мне это у меня в полку, то, полагаю, я устроил бы учебные стрельбы, взяв мишенью его голову. Но мы обойдем это вниманием. Давайте сыграем в карты.

И прежде чем Алексей успел сказать хоть слово, Пинегин увел его из комнаты.

«Слава Тебе, Господи, – подумала Ольга, – спасибо Тебе за Пинегина».

На следующее утро Алексей объявил, что намерен съездить во Владимир к губернатору. Вернуться он рассчитывал через неделю.

– Не погостишь ли у меня еще немного, милый мой, и не присмотришь ли за моим братцем? – попросил он Пинегина, и его друг без лишних слов согласился.

К полудню Алексей уехал. С собой он увозил письмо, написанное поздно ночью. Адресовано оно было графу Бенкендорфу.

Любила ли она Сергея? Конечно, она была к нему очень привязана, но можно ли любить человека столь эгоцентричного? Не стоило Сергею ссориться с братом и наносить ему непростительные оскорбления. На следующее утро, когда он взял Мишу с собою на рыбалку, Ольга сделала вид, что не заметила его ухода.

Все утро она занималась своими маленькими дочерьми. Старой Арине нездоровилось, но ей помогала Ариша.

В середине дня, когда Ариша укладывала девочек в постель, Ольга, выйдя на прогулку в березовую рощу на холме за домом, заметила белый мундир Пинегина, одиноко шагающего по просеке. Чувствуя, что должна поговорить с офицером, она пошла следом и вскоре поравнялась с ним.

– Я должна поблагодарить вас, Федор Петрович, – тихо сказала она, идя рядом с ним.

Он быстро взглянул на нее. Здесь, в переменчивой, дрожащей игре света и тени, глаза его обрели более глубокий голубой оттенок, чем обычно.

– Всегда к вашим услугам, – отозвался он, тихо попыхивая трубкой.

Они медленно шагали среди берез. Хотя лето уже стояло в зените, короткая трава в тени еще не утратила своей насыщенной зелени и свежести. Они ощутили слабое, едва различимое дуновение ветра.

– Я очень зла на Сергея, – вздохнула она.

Несколько мгновений он не отвечал, а затем, вынув изо рта трубку, тихо произнес:

– Простите меня, но он все еще дитя.

– Думаю, вы правы.

Он снова бросил на нее взгляд:

– Впрочем, даже дети, Ольга Александровна, бывают опасны.

Сергей? Опасен? Однако именно так Алексей говорил о самом Пинегине. Далее они шли в молчании. «Как к нему относиться?» – гадала она. Если судить о человеке по его поступкам, то его надлежит уважать. Конечно, присутствие этого немногословного, сдержанного человека успокаивало. Она посмотрела на его бесстрастное, с резкими чертами лицо, вспомнила, как они танцевали, и улыбнулась. Он идеально владеет собой: она вообразила, как он, терпеливый охотник, сидит в засаде, поджидая дичь.

Однако ему все же была свойственна некая отстраненность, природа которой от нее ускользала. И вот, когда доверие, которое они в эту минуту ощутили друг к другу, вселило в нее смелость, она внезапно обернулась к нему и сказала:

– Вы немного приоткрыли завесу тайны над своей жизнью, Федор Петрович. Но могу я спросить вас: во что вы верите? Верите ли вы в Бога, например? И что движет вами, когда вам угрожает опасность?

Она замолчала, надеясь, что не оскорбила его.

Он на миг вынул изо рта трубку, потом пожал плечами.

– Я верю в судьбу, – произнес он наконец. – Когда знаешь, что горец в любой миг может пустить тебе пулю в голову, то поневоле станешь фаталистом. – Он улыбнулся. – Это успокаивает.

– Вы не похожи на моих братьев, не так ли?

– Да, это правда. – Он задумчиво кивнул. – Ваши братья вечно надеются на что-то. А утратив надежду, злятся или впадают в апатию, махнув на все рукой, как Илья.