Эдвард Резерфорд - Русское

Если он ощущал легкое сожаление о прошлом, Ольга не винила его в этом. Нынешние дисциплинированные казачьи части царской армии были по-своему недурны, но сравниться с казацкой вольницей прошлого и близко не могли.

Илья был совершенно очарован:

– Вы так чудесно рассказываете, что, если задумаетесь о литературном поприще, вам довольно будет и того, чтоб просто записать эти чудесные истории. Вы не размышляли об этом?

Тут-то и начались неприятности, ведь, покраснев от удовольствия и признавшись, что да, действительно, он об этом помышлял, Карпенко неожиданно объявил, что на самом деле он давно желает записать их, но только на украинском языке. Так они будут звучать еще лучше.

Это было совершенно невинное замечание, хотя и, без сомнения, удивительное.

– На украинском? – осведомился Илья. – Вы уверены?

Ольга тоже была немало озадачена, так как малороссийское наречие, пусть даже весьма близкое русскому, не создало своей литературы, кроме одной единственной комической поэмы. Даже Сергей, всегда горячо поддерживавший друга, не мог придумать решительно ничего в защиту этого странного замысла.

И вот тогда-то и заговорил Алексей.

Хотя он явно наслаждался рассказом Карпенко, Ольга все же заметила, что лицо ее старшего брата постепенно обретает все более задумчивое выражение. Услышав последнее предложение, он покачал головой.

– Прошу извинить меня, – спокойно произнес он, – но Малороссия есть часть России. Посему вам, конечно, надлежит писать по-русски. – Он говорил любезным тоном, но твердо. – А кроме того, – и тут Алексей с пренебрежительным видом пожал плечами, – на малороссийском наречии говорят одни крестьяне.

Наступило молчание. Ольга бросила встревоженный взгляд на Карпенко. И тут Сергей произнес:

– Как грубо!

Ольга затрепетала. Неужели сейчас начнется ссора, которой она так боялась?

Маленький казак взглянул на ее лицо и тотчас же все понял.

– Несомненно, украинский – язык крестьян, – с готовностью согласился он, – но потому-то мне и кажется, что он столь подходит для описания сельской жизни.

Однако если он думал, что спас положение, то рано радовался.

– Совершенно верно, – подхватил Сергей, решив защищать друга. – В конце концов, нашей собственной русской литературе всего-то ничего. Почему бы украинцам не создать свою? – Он презрительно усмехнулся. – Или им надобно полагать, что, когда невежественный русский душит их литературу в зародыше, это очередное благо, дарованное им царской властью?

Ольга ахнула: Сергей нанес Алексею намеренное оскорбление. Алексей побледнел, но, сделав над собой усилие, сдержался, не удостоив Сергея взглядом. Однако, обратившись к Карпенко, он спросил с угрозой в голосе:

– А что, малороссам не по нраву царская власть?

Казак кротко улыбнулся. Он мог бы сказать, что украинским крестьянам особо не за что любить Россию, он мог бы сказать, что из-за планомерной насильственной русификации города утрачивают свои старинные права и свободы. Он мог бы заметить, что даже его собственная семья с горечью вспоминает о том, как их предка, гордого казака-помещика, Петр Великий, заковав в цепи, отправил в свою новую Северную столицу, где тот и сгинул. Однако он тактично промолчал об этом.

– Во время наполеоновского нашествия, – мягко напомнил он Алексею, – не было у царя войск более преданных, чем казацкие полки. А на восточном берегу Днепра, откуда я родом, помещики не устают благодарить Россию за защиту еще со времен Богдана Хмельницкого. Впрочем, на западном берегу, где сильнее чувствуется влияние Польши, русскую власть принимают, но не особенно любят.

Это было честное суждение, и, даже если оно не очень-то пришлось Алексею по вкусу, оснований спорить у него не было. На минуту он вновь замолчал.

И тут молодой Карпенко, лихорадочно подыскивая мысленно более подходящую тему для разговора и не слишком задумываясь, снова заговорил.

– Знаете, – заметил он, – как ни странно, верстах в пятнадцати от нашего имения, есть местечко, где моя семья когда-то владела хутором. Сейчас у него другое название, но во времена Петра Великого оно именовалось Русским.

Как он и надеялся, это отвлекло Бобровых от опасных тем. Никто не слышал об этом малороссийском Русском, хотя Илья заметил:

– Многие названия северных городов и деревень имеют южное происхождение. Знаете, исторически Бобровы родом из-под Киева, и потому вполне возможно, что деревня, о которой вы говорите, принадлежала нам. – Он улыбнулся. – Выходит, у нас с вами есть что-то общее, мой друг.

Никто из них и не подозревал, что предок казака когда-то бежал из северного имения Бобровых и обнаружил на юге это Русское.

– А вот мне любопытно было бы узнать, как выглядит это место сейчас, – произнесла Ольга.

Тут и разразилась катастрофа.

– По правде говоря, – не без неловкости признался Карпенко, – ныне это военное поселение.

Он осознал, что говорить этого не следовало; почти в ту же минуту, как он произнес злосчастные слова, Алексей выпрямился, вытянувшись в струнку. Лицо Сергея на мгновение исказилось. Алексей внезапно улыбнулся. Теперь ему представился случай поставить всех на место.

– Военное поселение, – с торжествующим видом протянул он. – Выходит, жизнь там улучшилась неизмеримо.

При этих словах казак, не в силах сдержаться, невольно поморщился.

Ведь из всех реформ, которые царь произвел на Украине, именно военные поселения вызывали почти всеобщую ненависть. Их было двадцать, причем в каждом мог разместиться почти целый полк, и занимали они огромную площадь. Поскольку Карпенко не мог придумать ничего в защиту этих ужасных нововведений, он закусил губу и предпочел промолчать.

Однако Сергей, втайне закипая, не пожелал сдерживаться.

– Видите ли, если бы все сложилось, как по нраву Алексею, то вся Россия превратилась бы в одно военное поселение, – тихо сказал он. – Наподобие опричнины Ивана Грозного, ведь так, Алексей?

Лицо Алексея окаменело.

– Молодым людям не следует говорить о вещах, в которых они ничего не понимают, – произнес он сухо и насмешливо. – Пусть ограничатся, скажем, виршеплетством, – с горечью добавил он. И с этими словами переставил свой стул, повернувшись к Сергею спиной. Затем, поискав взглядом сторонников, на которых мог бы положиться, он заметил, обращаясь к Пинегину: – Если бы всей империей можно было управлять, как военным поселением, дела в стране шли бы куда более споро.

Пинегин в знак согласия безмолвно склонил голову.

Пора было положить конец этой размолвке, да побыстрее. Ольга обвела комнату взглядом, гадая, что же делать. Она подала знак матери, и та, кивнув, невозмутимо заметила: