Эдвард Резерфорд - Русское

Вскоре после этого, а именно в середине мая, Николай решил, что ему пора наведаться в Петербург.

– Я вернусь в июле, – пообещал он родителям. – А если в уезде больше не будет холеры, привезу всю свою семью.

Трудная пора миновала, и он с легким сердцем отправился в столицу.

Поехал он не один. Оказалось, что юная Арина давно мечтала увидеть столицу, о чем Бобровы и не догадывались. А так как отец уже поправился, а жена Николая написала, что их детям нужна няня, то было решено, что юная Арина будет сопровождать Николая и останется с его семьей на лето. Девушка обрадовалась такому повороту событий.

И если перед самым отъездом у нее и был неприятный разговор с братом Борисом, то она никому об этом не рассказала.

Через три дня после их отъезда старый Тимофей Романов почувствовал себя плохо. Его вырвало какой-то белесой субстанцией с маленькими зернышками, похожими на отвар риса.

Это была холера – сразу смертельная стадия.

К вечеру у него началась агония, а утром его было не узнать. Бесконечные опорожнения истощили его тело, и оно приобрело сине-фиолетовый оттенок. Провалы глазниц напоминали пустые пещеры, лицо было отмечено печатью смерти. В бледном свете зари его жена и старая Арина, уже раз десять сменившая ему промокшее белье, стояли рядом, скорбно глядя на него. Старик смотрел то на них, то на маленькую иконку в углу, но уже не мог произнести ни слова. Лишь раз с огромным усилием ему удалось улыбнуться – это была улыбка прощания.

Рано утром Михаил Бобров с удивлением увидел у двери своего дома Бориса Романова. Было и не припомнить, когда этот угрюмый и подозрительный молодой человек приходил сюда в последний раз. Но сегодня он был вежлив, чуть ли не дружелюбен.

– Боюсь, сударь, – объяснил он, – у меня плохие новости. Мой отец… – И он во всех подробностях рассказал Михаилу о том, что произошло.

«Боже мой, значит, как раз тогда, когда казалось, что холера нас пощадила, она все-таки пришла в Боброво. Слава богу, я достаточно здоров, чтобы справиться с этим случаем», – подумал Михаил и тут же велел послать за доктором и предупредить жителей о новой вспышке.

Несколько минут спустя он с удивлением обнаружил, что Борис все еще здесь.

– Дело в том, сударь, – объяснил молодой человек, – что папаша зовет вас. Он хочет попрощаться. Он не протянет и дня.

И только на мгновение в умоляющих глазах Бориса Михаил увидел слезы.

Михаил колебался. Противоречивые чувства боролись в нем. Понятно, что у него не было никакого желания идти в дом, где была холера. «Я не имею права заразиться сам, – подумал он. – У меня еще столько дел». Но тут же ему стало стыдно. «Видит Бог, я ведь позвал к нему доктора. Кроме того, я знаю Тимофея всю свою жизнь».

– Конечно, я иду, – сказал он Борису. И надел пальто.

Как страшно жарко было в романовской избе. Несмотря на то что окно было открыто, в комнате стоял удушливый смрад.

Перед ним лежал его друг детства Тимофей – изменившийся до неузнаваемости. Бедняга. Казалось, что мысли его немного блуждали, потому что теперь он смотрел на Михаила с каким-то удивлением. Говорить старик уже не мог. «Господи, да ведь он же мой ровесник», – вспомнил Михаил. А выглядел Тимофей лет на сто.

«Ну, раз уж я здесь, я должен потерпеть», – сказал себе Михаил. Он оглядел комнату. Несмотря на тяжелый запах и духоту, в ней, благодаря усилиям старой Арины и ее дочери, было исключительно чисто. Пол был недавно вымыт, на столе ни крошки. Тимофей лежал в чистом белье у печки. В окно лился утренний свет. Словно ища поддержки, Михаил обратил свой взгляд на маленькую иконку в углу. Борис посоветовал ему снять пальто. Без верхней одежды в этой гнетущей жаре стало чуть легче. Но хотя ему предложили стул, он, стараясь ни к чему не прикасаться, предпочел остаться на ногах на некотором расстоянии от больного. А старина Тимофей, когда-то близкий ему человек, видно узнав его, наконец попытался улыбнуться.

Михаил заговорил – это были слова утешения, какие он сумел отыскать. К его удивлению, говорить в таком духе оказалось не так уж трудно. Он вспоминал былые времена, общих друзей и знакомых, и кроткий старик, казалось, с удовольствием слушал его. Благодарно улыбаясь, Борис выскользнул на минутку из комнаты. Странно, как в присутствии смерти исчезает глупая вражда.

Борис двигался быстро и бесшумно. Он с трудом мог поверить своей удаче. Отец так удивился, увидев Михаила, что Борис на секунду испугался, как бы гость не догадался, что Тимофей вовсе не посылал за ним. Но все прошло гладко. Теперь он проскользнул через коридор в открытую кладовую напротив.

Там в углу на полу валялись три отцовские рубашки и постельное белье. Старая Арина сказала, что их надо сжечь, но сделать это не успели. Борис осторожно распахнул пальто Михаила Боброва и положил его на кучу этого тряпья. Затем он перевернул пальто и снова прижал его к этой куче, уже с изнанки. Он проделал это несколько раз, убедившись, что пальто пропиталось мокротой и потом больного. Затем с выражением вежливого уважения он вернулся в комнату, осторожно неся пальто.

«Это вам за Наталью», – прошептал он про себя.

Дело сделано, размышлял Михаил, торопливо возвращаясь к себе домой спустя какое-то время. Как ужасно жарко было в комнате. Слава богу, он принял меры предосторожности и ни к чему не прикасался. Слишком уж явно перестраховываться было бы некрасиво.

Но он гордился собой. Он поступил правильно, и старый крестьянин был счастлив – это было очевидно.

Должно быть, он там вспотел больше, чем предполагал. Теперь, пока он поднимался по склону, даже его пальто намокло. Он вытер рукавом лоб и усы. Да, это было действительно неприятно, и он был рад, что все закончилось.

Через неделю Николай в Петербурге получил известие: у отца холера.

В комнате слышался приглушенный гул разговоров. Скоро должен был появиться уважаемый оратор, и Роза Абрамович почувствовала, как ее охватывает предвкушение чего-то необыкновенного. Она никогда раньше не бывала на подобных собраниях. Там было около тридцати человек, почти всем было чуть за двадцать.

Вечернее солнце заливало мягким оранжевым светом Вильно и старинный Замковый холм.

Розе Абрамович было уже двадцать лет, и она провела в Вильно целую декаду. Она знала, что могла бы быть в Америке. Многие евреи начали уезжать туда после погромов 1881 года, но на семейном совете осенью того страшного года они решили податься в Литву – за пятьсот с лишним верст к северо-западу от черты оседлости.

– В Вильно не так уж много проблем, – заметил ее отец. – Если и там начнутся погромы, мы уедем из России. – Он еще верил, что все образуется.

Роза любила свой новый дом. Оттуда до Балтийского моря или на юго-запад до Варшавы – древней столицы Польши – был всего один день пути на поезде. На севере лежали Балтийские земли, где жили латыши и эстонцы, а много веков назад тевтонские рыцари-крестоносцы наступали из тех мест на Россию.