Эдвард Резерфорд - Русское

– Каков он, этот Суворин? – спросил он отца.

– Огромный. Внушительный, – ответил тот, так что Николаю представилась какая-то высокая и грозная фигура, наподобие старого Саввы.

На второе утро по приезде Николая Владимир Суворин наведался к Бобровым. Да, он был огромен. Но не так, как предполагал Николай. На самом деле он ни на кого не был похож.

Владимир Суворин был гораздо выше среднего роста и сложением походил на медведя, но на этом всякое сходство с представителем животного царства заканчивалось. Даже когда он вылез из саней и направился к вышедшей навстречу ему семье Бобровых, казалось, все окружающее наполнилось ощущением его властного присутствия, – он же, сняв серую перчатку, обменявшись рукопожатием со старшим Бобровым, ласково улыбнулся, словно обволакивая всех своим обаянием.

– Мой дорогой друг…

Ощущение его обаяния только усилилось, когда они вошли в дом. Крупная фигура Суворина была облачена в прекрасно скроенный сюртук, приоткрывавший небольшой животик. Глядя на большое квадратное лицо фабриканта, можно было догадаться, что, в сущности, живется ему неплохо. Короткая стрижка уже редеющих волос, крупный, но правильной формы нос, идеально ухоженные темно-каштановые усы и бородка. Серый шелковый шейный платок был скреплен большой бриллиантовой булавкой. От Суворина исходил легкий и приятный аромат одеколона.

Николай зачарованно наблюдал за ним. Как и все, кто жил в Санкт-Петербурге, он относился к Москве с чувством некоторого превосходства. Москва была провинциальной, купеческой. В Петербурге же Николай вращался в самых лучших кругах. Он знал людей императорского двора, космополитически настроенных аристократов. Он знал дворян с домами-дворцами. А этот человек – внук одного из бобровских крепостных, – не принадлежавший к высшим слоям общества, как сразу почувствовал Николай, был гораздо большим космополитом, чем они. Его русская речь была изысканной, а по нескольким его репликам стало ясно, что он говорит и по-французски. Николай тогда еще не знал, что Суворин одинаково хорошо изъясняется также по-немецки и по-английски.

Но откуда эта необыкновенная аура, окружавшая Суворина? Он как монарх или восточный властелин, подумал Николай. Его черные, широко расставленные глаза, казалось, светились проницательностью и умом. Прежде же всего в Суворине впечатляли его удивительное спокойствие и сила. У него прекрасные манеры, но он говорит и делает именно то, что ему нравится, и все ему подчиняются, – размышлял Николай, впервые лично встретившись с такого рода человеком. Владимиру Суворину был всего сорок один год, он уже давно свыкся с приятной мыслью, что при желании мог бы купить все, что душе угодно. Сознание этого вкупе с интеллектом и культурой могли превратить даже внука крепостного в принца.

И вот этот большой человек взял их всех в оборот. К Николаю он отнесся как к надежному коллеге: «Слава богу, что вы здесь, Николай Михайлович». К старому Михаилу он отнесся с вежливой заботой: «Вы так много сделали, дорогой друг. Пришло время позволить молодому поколению взять часть бремени на себя. Но я знаю, что вы будете присматривать за всеми нами». Через какие-то две минуты Николай уже испытывал гордость оттого, что судьба свела его с этим человеком.

– Есть новости от губернатора, – сказал Суворин. – Правительство будет поставлять нам зерно. Его везут с Украины, и через месяц мы его получим. Как вы знаете, у нас осталось запасов еще примерно на восемь недель. Я сам поговорю с губернатором, дабы убедиться, что никаких сбоев не будет. Так что все, что нам нужно сделать, – это держать всех в добром здравии. Да, спасибо, chère madame, я бы с удовольствием выпил бокальчик, холод ужасный. – И Владимир расположился поудобнее.

В этот визит Суворина Николай познакомился с ним поближе. Он потерял жену, женился снова, и у него есть сын. Два месяца в году он проводил в любимых путешествиях. Он знал Париж так же хорошо, как и Москву. Он лично знал таких художников, как Ренуар и Моне, встречался с великим писателем Львом Толстым в его имении в Ясной Поляне. Чайковского он тоже знал. «И его несчастную жену», – добавил он со вздохом. Это был сверкающий мир литераторов, переполненных салонов, знатоков и рачительных покровителей искусства – мир, в который, как и везде, пропуском служили высокое положение или огромное состояние, но где на самом деле приветствовались лишь талант и выдающееся мастерство. Было ясно, что ко всему тому Суворин – человек исключительной деловой хватки. Николай также много узнал о работе, проделанной земствами за последние несколько месяцев.

– Без таких людей, как ваш отец, – откровенно сказал ему Суворин, – местная администрация развалилась бы окончательно. Это благодаря земским управам в городах и на селе удается удерживать все под контролем – центральная власть тут ни при чем.

Когда он уехал, старший Бобров восхищенно заметил:

– Слава богу, что он с нами. Вот кто действительно дело делает. Власти не смеют игнорировать его.

Хотя Николай и отметил прохладное отношение к себе со стороны Бориса Романова, он все же был бы удивлен, если бы услышал спор, разгоревшийся примерно в это же время в избе Тимофея Романова.

Спорили старая Арина и Борис. Тимофей с женой говорили мало; что же касается предмета ссоры, семнадцатилетней Арины, тезки своей бабушки, то ее никто и не думал спрашивать.

– С ума вы все сбрендили, – чуть ли не кричал Борис. – Да они нас всех ненавидят, только вам, дуракам, невдомек.

При этих словах Тимофей смутился, а старая Арина презрительно пожала плечами.

– Кроме того, – воскликнул Борис, – ее дело дома быть, родителям в помощь.

Но старая Арина стояла на своем.

– Да и одним ртом стало бы меньше, – подала наконец голос Варя.

– Уж лучше сдохнуть с голоду, – прорычал Борис.

За годы, прошедшие после трагического пожара, когда погибла Наталья, боль Бориса Романова так и не притупилась. Наоборот, с течением времени его убеждение, что Бобровы и все дворянское сословие в сговоре против мужика, только укрепилось. Для Бориса все было ясно. Например, десять лет назад, когда пошли слухи, что после отмены крепостного права правительство наконец избавит крестьян от обременительных выплат своим прежним хозяевам, на деле было объявлено о сокращении этих выплат лишь на какие-то двадцать пять процентов.

– И что толку от этого, разорви их всех? – негодовал Борис теперь, когда и право голоса крестьян в земских собраниях было почти уничтожено. – Еще одно мошенничество со стороны дворянства, – кипел Борис. – Теперь и голоса им наши подавай.

И когда старик Тимофей напомнил, сколько сделал член земской управы Михаил Бобров, дабы предотвратить наступление голода, Борис только презрительно ответил: