Эдвард Резерфорд - Русское

Первые несколько минут разговор шел ни шатко ни валко. Николаю было любопытно узнать, чем занимался его бывший друг, но Попов отвечал уклончиво, а Ульянов сидел и, казалось, спокойно наблюдал за ними. Все, о чем только и догадался Николай, – это что Попов какое-то время провел за границей.

«Он наверняка снова что-то замышляет», – подумал Николай. И все же было жаль упускать такую возможность хоть что-то прояснить. Ведь потом он таинственным образом исчезнет еще лет на двадцать. Поэтому после нескольких ничего не значащих реплик Николай вдруг спросил напрямик:

– Скажите, Евгений Павлович, вы все еще готовитесь к революции – и когда ее ждать?

Он заметил, что Ульянов вопросительно посмотрел на Попова, который ответил ему легким пожатием плеч. Ответ так и не прозвучал. Спустя несколько минут Ульянов встал и ненадолго удалился.

– Интересный человек, – уважительно заметил Попов после его ухода.

– Откуда он?

– Ничего примечательного… Из маленького провинциального городка на Волге. – Попов криво усмехнулся. – Формально он и землевладелец, и дворянин. Разве вам не известна эта фамилия?

Николай упомянул казненного студента.

– Именно. Этот человек – его брат. Конечно, это несчастье страшно подкосило семью. Владимир был потрясен.

– А сам он не стал бы принимать участие в таком заговоре?

Попов усмехнулся:

– Владимир Ильич гораздо осторожнее.

Николай прокомментировал азиатскую внешность адвоката, и Попов кивнул:

– Вы правы. Вообще-то, по материнской линии он наполовину немец, наполовину швед, но семья отца, конечно, азиатская. Из чувашей.

– Я был уверен, что он не русский, – сказал Николай.

– Верно. Я вообще сомневаюсь, что в его жилах есть хоть капля русской крови.

– А чем же он вам интересен? – спросил Николай.

Какое-то мгновение Попов только молча смотрел на него.

– Вот что я вам скажу, Николай, кем бы ни был этот человек, я никогда прежде не встречал людей, подобных ему.

Как раз в это время вернулся Ульянов, и, к сожалению Николая, интересный разговор пришлось прервать. По правде сказать, этот тихий адвокат заинтриговал его. Чувство легкой досады, которое он испытывал, оттого что не удовлетворил свое любопытство, было забыто, когда Попов повернулся к нему и заметил с легкой иронической улыбкой:

– Итак, Николай Михайлович, вы спрашивали о революции.

Следующий час был самым интересным в жизни Николая – так, по крайней мере, потом вспоминал он об этом.

Попов говорил спокойно и хорошо. Хотя время от времени Николай узнавал в нем черты того расчетливого заговорщика, каким он знал его в студенческие годы, было ясно, что с тех пор Попов стал личностью более крупного масштаба – человека более широких идей. Всплыли также некоторые подробности его личной жизни. Он был женат, но жена умерла. Провел три года ссылки в Сибири и еще один год в тюрьме. Он побывал в ряде европейских стран, в том числе в Великобритании.

Николай знал, что за эти годы немало радикально настроенных русских вынуждены были уехать и жить за границей. Он имел некоторое представление об их жизни: постоянно в разъездах, часто с поддельными документами и под разными фамилиями; агитируя, посещая революционные конференции, сочиняя статьи для нелегальных журналов, контрабандой ввозимых в Россию; зарабатывая на скудную жизнь преподаванием и переводами, или живя на подачки сочувствующих, или, возможно, промышляя воровством. Трудно было не пожалеть тех, кто, оказавшись без роду без племени, обрек себя на подобные скитания. Такие люди, по мнению Николая, попадали в ловушку крошечного мирка заговорщиков, по привычке служащих некой идеализированной революции, которая, скорее всего, никогда не осуществится.

Но теперь, слушая Попова, Николай понял, что его бывший друг знает о мире гораздо больше, чем он сам. Попов поведал ему о радикальных движениях в Западной Европе, начиная от рабочих профсоюзов и кончая революционными политическими партиями. Как все это выглядело серьезно и убедительно по сравнению с чем-либо подобным в России! Он сообщил много любопытного о некоторых беглых революционерах за границей. Но, помимо самого обзора ситуации в Европе, было еще нечто, гораздо сильнее поразившее Николая в космополите Попове. А именно – его убежденность.

Ибо если Николай помнил, что в его молодые годы люди говорили о революции и новом мировом порядке как о неких символах далекого будущего, то теперь он заметил, что Попов говорит о том же самом совсем по-другому, как будто все происходящее ныне было частью какого-то конкретного исторического процесса, более чем понятного рассказчику. Когда Николай вслух высказал эту мысль, Попов улыбнулся:

– Так оно и есть. Разве вы не читали Карла Маркса?

Николай слышал о Марксе и пытался вспомнить, что ему на сей счет известно. Увы, очень немногое. Произведения Маркса и его друга и последователя Энгельса только начинали появляться в России, и Николаю пришлось признаться, что он ничего из их трудов не читал.

Теории Маркса, объяснял Попов, заимствованы у великого немецкого философа Гегеля, творившего в начале века.

– И вы, без сомнения, помните со студенческих лет великое учение Гегеля о бытии, не так ли? – заметил Попов.

– Думаю, что да, – ответил Николай, покопавшись в своей памяти. Да, он помнил. – Оно называлось «диалектикой», – сказал он.

– Именно диалектика. Это ключ ко всему.

Николай вспомнил все это теперь – прекрасное всеобъемлющее учение Гегеля, согласно которому мир движется к предельному состоянию совершенства: к Абсолюту. И каким образом? Все происходит поэтапно – в бесконечном, казалось бы, столкновении идей, но каждое столкновение знаменует шаг вперед. Таким образом, тезис – одна кажущаяся истина – встречается со своей противоположностью, то есть с антитезой. И из них обоих возникает новая идея – синтез, который лучше предыдущих идей, но все еще несовершенен. Таким образом, синтез снова становится тезисом, и все начинается заново. Обычно, вспоминал Николай, каждый тезис распадается, потому что в нем есть какой-то изъян, какое-то внутреннее противоречие. Так, например, люди считали Землю плоской – до тех пор, пока факты не стали противоречить тому, что поначалу казалось очевидным. Затем люди предположили, что Земля – это центр Вселенной, вокруг которой вращается Солнце, – пока и это не оказалось заблуждением. Ему нравилась диалектика: она предполагала прогресс. И это было неотвратимо.

– А величайшим знатоком диалектики был Карл Маркс, – сказал Попов. – Ибо с ее помощью он объяснил всю историю человечества, а также будущее оного, – добавил он.

Марксизм… Николай завороженно слушал, как Попов излагал это учение.