Эдвард Резерфорд - Русское

– Если уж старый висельник столько наделал, то уж честный-то крестьянин и горы бы свернул.

Поэтому решение бабушки, что ее внучка Арина пойдет служанкой к Бобровым, привело его в ярость. Но так как главой семьи был отец, а Тимофей не был готов перечить своей решительной теще, то сын ничего не мог поделать.

– Думаю, будет лучше, – признал наконец Тимофей, – если они ее возьмут.

А старая, разумеется, была непреклонна. Удивительно, какая сила воли могла быть заключена в столь тщедушном теле. Необычно было и то, что в страхе перед надвигающимся голодом она думала уже не о любимой дочери, а о возможности помочь следующему поколению – своей внучке. Воспоминания о последнем великом голоде, ужас от того, что тогда она чуть не потеряла свою Варю, возможно, и были причиной ее неуступчивости. Если их действительно ждет голод, останется только один дом, где наверняка найдется еда.

– Я поговорю с ними, – тихо сказала она. – Они возьмут ее.

Так и получилось, что вскоре после отъезда Владимира Суворина семья Бобровых встретилась со старой Ариной и девушкой. Старухе даже не пришлось много говорить. Анна Боброва сама все прекрасно поняла. «Конечно, мы возьмем ее, – пообещала она. А потом с улыбкой добавила: – Мой муж очень устал. Я уверена, он будет рад такой помощнице».

К вечеру девушка уже поселилась на новом месте. «Теперь тебе ничего не грозит», – прошептала ей на прощание бабушка. Но не только напутствие старой Арины уносила с собой девушка. Потому что, как только она вышла из дому, Борис отвел ее в сторону и процедил: «Иди к этим проклятым Бобровым, если хочешь. Но только помни, что если ты когда-нибудь задружишься с ними, то ты мне больше не сестра».

Следующие шесть недель выдались для Николая Боброва напряженными. Слова матери, что внучка Арины может скоро им пригодиться, оказались пророческими: через несколько дней, освободившись от текущих забот в земской управе, Михаил Бобров внезапно заболел. День за днем он, страшно ослабевший, лежал на кровати; и если бы не постоянное присутствие этой тихой крестьянской девушки, ухаживавшей за ним, они, как опасался Николай, могли бы потерять старика.

Каким же сокровищем была она, эта маленькая, чистенькая русоволосая Арина! Она была далеко не красавица, но ее скуластое личико выражало столько спокойствия и естественности, что поневоле притягивало взгляд. Она была тиха и смиренна, как монашка, и при ее появлении разливалось какое-то спокойствие. Она была очень набожна. Они с Анной часто ходили в монастырскую церковь, повязав на головы платки, так что издали нельзя было сказать, кто из них дворянка, а кто крестьянская дочь. От своей бабушки Арина знала огромное количество народных сказок; и когда она с удовольствием рассказывала их, ее нежное лицо и голубые глаза светились тихой радостью. Старому больному Михаилу было по душе, что, помимо ежедневного ухода за ним, она может отвлечь его и от тяжких мыслей. «Расскажи мне, малышка Арина, о Лисе и Коте», – слышал Николай, проходя мимо комнаты, слабый скрипучий голос отца. Или: «Передай мне вон ту книжку, Ариша, – сказки Пушкина. У него есть история, похожая на ту, что ты рассказываешь».

«Твои сказки напоминают мне о том времени, когда я был маленьким, – говорил он девушке. – Ну не смешно ль? Тогда мы называли твою бабушку девчонкой Аришкой. А сказки, которые ты знаешь, достались ей, как я полагаю, от другой Арины, ее тетки, которая была еще жива в мои молодые годы».

А Николаю он говорил: «Эта юная Арина, знаешь ли, подлинная Россия, ее неизменная суть. Всегда помни об этом». А иногда, ласково глядя на нее, он засыпал с грезой о тех солнечных днях, когда еще был жив Пушкин, а дядя Сергей ставил в Боброво спектакли.

– Если твой отец поправится, то только благодаря этой девушке, – сказала Анна сыну. И действительно, Михаил, казалось, постепенно восстанавливал свои силы.

Через три недели Николай ненадолго съездил в Петербург, чтобы повидать жену и детей, а затем вернулся.

Но оставалась одна огромная проблема: обещанных властью поставок зерна пока так и не было. «А я не поправлюсь, – заявил старый Михаил, – если народ голодает» К губернатору были посланы курьеры от земства и от Суворина. Николай предполагал вернуться в Петербург, чтобы попытаться встретиться там с некоторыми высокопоставленными чинами. Каждые несколько дней приходили известия о скором прибытии зерна, и все готовились к этому. Запасов зерна было на месяц, потом – на три недели, потом его осталось только на две.

Последнее сообщение дошло до местного земства в середине февраля. И все прояснилось.

Власти выражали сожаление по поводу того, что из-за проблем с транспортировкой и хранением обещанные ранее партии зерна не будут доставлены.

Вот так-то.

– Они хоть понимают, что это значит? – ахнул старый Михаил, не вставая с кровати. – Это значит, что народ здесь просто перемрет. Уже две недели, как никто не поймал в реке ни одной рыбины. Две трети поголовья скота уже забито. С нашими людьми будет покончено. Я не могу поверить, что эти идиоты из бюрократии способны на такое.

Новость за несколько часов облетела весь уезд. И когда Николай в тот день отправился по деревне, он едва ли был шокирован, когда Борис Романов крикнул ему: «Так чего ж эти, в Петербурге, хотят на мясо нас пустить?» Николай не удивился и тому, что слова Романова были встречены одобрительными кивками.

Прошла неделя. Крестьяне день ото дня становились все мрачнее. Еще неделя. Зерновые склады и амбары опустели. В деревне воцарилась тишина.

А потом, однажды утром, появилось зерно.

Это было необыкновенное зрелище – бесконечная череда саней, прибывающих бог знает откуда: дюжина, две дюжины, три дюжины. Это было похоже на транспортную колонну тылового снабжения целой армии. Сани тяжело въехали в Русское, где управляющие Суворина были уже готовы принять зерно на один из складов. Но с десяток саней свернуло в сторону и направилось через лес к деревне Боброво. Выехав на окраину, сани стали подниматься по склону к дому Бобровых, где и остановились. Домочадцы с удивлением увидели за окнами восседающую на передних санях мощную в меховой шубе фигуру, с пылающим от ледяного ветра лицом, в этот момент действительно напоминающую могучего русского медведя. И это был тот самый медведеподобный Владимир Суворин. Со счастливой улыбкой он слез с саней, подошел к старому Михаилу и крепко, по-медвежьи, обнял его:

– Вот, Михаил Алексеевич, я привез вам и вашей деревне немного зерна. Не могу допустить, чтобы мой старый друг голодал.

Тот был завернут в одеяло. Несмотря на протесты, он лихорадочно вскочил со своего ложа и в таком виде и появился на крыльце.