Эдвард Резерфорд - Русское

– Поехали! – крикнул он со всем достоинством, на какое был способен. А через несколько минут уже сидел рядом с возницей на первой телеге, которая со скрипом покатилась вниз по склону. Все еще красный, дрожащий от возбуждения и бессильной ярости, он едва оглянулся, когда они тронулись с места, и только на полпути к монастырю он вспомнил, что оставил на чердаке несколько коробок. Теперь уже не важно, пожал он плечами. Пусть там и останутся. Все было кончено.

Бобровы покинули свое родовое имение.

Дмитрию Суворину в его двенадцать лет мир казался чудесным местом. И все же оставались вещи, которых он не понимал.

В частности, что случилось с его матерью?

Он был странным мальчиком, маленьким и хрупким. Его узкое лицо иногда напоминало Розе лицо ее отца. Как и Петр, Дмитрий был близорук и носил очки. Но если он и выглядел физически хрупким, то это компенсировалось необычайно живым и активным выражением его бледного лица под непослушной копной черных жестких волос, а еще – внезапным смехом, к которому он был весьма предрасположен.

Он был счастливым ребенком. Хотя маленькая семья жила очень закрыто, его родители явно души друг в друге не чаяли и в доме никто никого не притеснял. Они жили втроем недалеко от центра города, в уютной, с высокими потолками квартире, где далеко не всегда царил порядок. Дом был трехэтажный, его фасад был оштукатурен и покрашен в кремовый цвет. Во дворе, где играли дети, росла яблоня. Оттуда же был виден возвышавшийся над крышей купол маленькой церкви, где и крестили Дмитрия. Район был очарователен. Рядом находилась школа живописи, а возле нее – странный дом со стеклянной крышей, где была мастерская скульптора князя Трубецкого. Через две улицы располагался маленький цветочный рынок, а напротив него – каретная мастерская с огромным чучелом медведя в витрине.

И как же приятно было теплым летним вечером гулять по городу. Спесивый Санкт-Петербург с его классическими фасадами мог быть столицей империи, но Москва оставалась ее сердцем. Несмотря на то что сейчас город насчитывал почти четыреста тысяч жителей, он представлял собой необычное смешение двух эпох: одна была промышленной, другая восходила аж к Московскому княжеству. На окраинах соседствовали высокие фабричные трубы и древние укрепленные монастыри. В последние два десятилетия в моду вошел так называемый «русский» стиль архитектуры – русский вариант западной «готики» XIX века, – и новые железнодорожные вокзалы, как и другие общественные здания, теперь столь щедро декорировались странными узорами из кирпича и штукатурки, что изрядно напоминали необузданную московскую феерию – собор Василия Блаженного на Красной площади. Эти здания притягивали к себе. Юный Дмитрий часами бродил по улицам, или по широким зеленым бульварам, окружавшим центр города, или у кремлевских стен, откуда доносился серебристый перезвон церковных колоколов. А иногда ему казалось, что весь город – это какое-то гигантское музыкальное произведение Чайковского, или Мусоргского, или еще кого-то из русских композиторов, чудесным образом воплощенное в камне.

Ему было четыре года, когда у него обнаружились первые явные признаки музыкального таланта. Для матери они сразу же стали очевидны. К шести годам он, по собственному желанию, уже учился играть и на фортепиано, и на скрипке. Когда ему исполнилось семь лет, отец заявил: «Возможно, он станет виртуозным пианистом». Но когда мальчику стало восемь, Роза сказала: «Мне кажется, он больше чем просто пианист». И действительно, с течением времени, несмотря на свой замечательный талант музыканта-исполнителя, юный Дмитрий решил, что лучше сочинять свои собственные маленькие музыкальные пьесы, чем ежедневно тратить многие часы, дабы медленно подниматься по каменистой тропинке к высокому искусству исполнительского мастерства. Теперь, в двенадцать лет, он ходил в отличную Пятую Московскую гимназию на Арбатской площади и в свободное время жадно занимался музыкой.

И готовился к революции. В доме профессора Петра Суворина в революции никто не сомневался. Они все работали на нее. Два года назад им случалось работать даже по ночам, когда Роза печатала на машинке революционные статьи, а юный Дмитрий разносил их в различные типографии. Было волнующе сознавать, что помогаешь такому великому делу.

А теперь случилось нечто еще более волнующее. Его отец был избран в Думу. Он уехал в Санкт-Петербург.

Это был великий шаг. После бойкота Первой думы социалисты решили участвовать во Второй.

– Если мы сумеем собрать большое число социалистов, – объяснял Петр, – мы устраним царя и покончим с этим фарсом раз и навсегда. Надо использовать собственную царскую Думу, чтобы упразднить его самого!

– А что потом?

– Учредительное собрание, избранное всем народом. Демократическое правление. С этим согласны все социалисты.

Свобода. Демократия. Вот-вот должен был начаться новый мир. И его отец, уважаемый профессор Суворин, участвовал в этом. Жизнь была прекрасна.

И все же кое-что по-прежнему вызывало недоумение. Почему, например, его дядя Владимир так богат, а они живут так скромно? «Твоему отцу все это неинтересно», – сказала мать, пренебрежительно махнув рукой. Но когда он стал старше, этого объяснения ему показалось мало. Хотя он и Надежда были как брат и сестра, он знал, что его и ее родители совсем не близки. «Мама говорит, – заметила однажды девочка, – что если твой папа продолжит в том же духе, то вы однажды выставите нас на улицу. – И затем совершенно простодушно добавила: – Дима, а тогда можно я к тебе приду – и буду жить с вами?» Он горячо заверил Надю, что да, она может рассчитывать на них, но по-прежнему недоумевал: неужто его добрый дядя Владимир не понимает необходимости революции?

А еще его мать. Почему она всегда так за них волнуется? Возможно ли, размышлял Дмитрий, уж слишком кого-то любить? Когда отец уехал в Петербург, дядя Владимир предложил забрать Дмитрия, чтобы Роза могла сопровождать Петра. Она отказалась, но с тех пор каждый день стенала: «Ой, ну даже не знаю, как там Петр? Я так боюсь, что с ним что-нибудь случится». Даже по ночам она не имела покоя, и утром вокруг ее больших глаз залегали темные тени.

Инцидент произошел в конце марта. Петр Суворин был в столице, а Дмитрий возвращался из гимназии, но, решив пройти непривычным маршрутом, очутился на длинной узкой улице.

Улица была пуста. По бокам виднелось несколько голых деревьев, кое-где в сточных канавах темнели пятна льда. Тусклый серый свет пронизывал все вокруг.

Позади осталось уже половина этой улицы, когда он услышал шаркающие шаги и увидел небольшую компанию, но не придал этому никакого значения.