Эдвард Резерфорд - Русское

А потом, когда они наконец достигли Кремля, словно празднуя их возвращение, снег перестал, и их взорам, в странном, угасающем свете снеговых туч предстал величественный город.

При виде этого зрелища у Бориса перехватило дыхание. Конники в остроконечных шлемах или в высоких шапках горделиво скакали к городским воротам; по обеим сторонам ворот несли караул новые царские отборные части: молодцевато вышагивающие пехотинцы-мушкетеры, которых именовали стрельцами. Вместе с другими пехотинцами, вооруженными бердышами, они уже с трудом сдерживали все прибывающую восторженную толпу, сплошным потоком устремившуюся из ворот в мощных городских стенах навстречу победоносному царю и его войску.

Какое великолепие, какое могущество! Вдоль городских стен через равные промежутки были установлены высокие башни с устремленными ввысь островерхими крышами, напоминающими остроконечные шатры. А окружало эти стены широко раскинувшееся море деревянных домов, на фоне которого кое-где выделялись каменные башни и купола церквей; таков был этот город.

Москва, обитель самодержцев. Венчая на царство Ивана, на голову его возложили отороченную мехом, собранную из золотых пластин шапку, которая, как гласила молва, некогда принадлежала Владимиру Мономаху, величайшему правителю Древней Руси. Однако самодержцы московские добились куда большего, чем мог увидеть Мономах в своих самых дерзких мечтах во дни древнего Киева. Всякий раз, победив какой-либо город, Москва подчиняла себе правившее в нем княжеское семейство и обращала его в своих данников-вассалов, а его знатнейших бояр переселяла в другие области. Захватив Новгород, дед молодого царя вывез из города колокол, созывавший народ на вече, дабы новгородцы поняли, что отныне с их исконными вольностями покончено. Московская княжеская фамилия даже получила генеалогическое древо, восходившее к великому римскому императору Августу, который правил во времена Иисуса Христа. В Кремле, рядом с храмами, увенчанными куполами-луковками, и колокольнями старых церквей и монастырей теперь стали появляться восхитительные здания и соборы, возведенные итальянскими зодчими, и потому в сердце этого лесного северного царства на миг можно было вообразить, будто вы стоите перед флорентийским палаццо.

Москва – город, основанный на союзе церкви и государства. По мнению многих церковных сановников, государственные и церковные власти должны править совместно, в полном согласии. Таков был византийский идеал Восточной Римской империи. Унаследовала его и Москва. Разве молодой Иван не предложил планы двух глубоких реформ, намереваясь преобразовать и управление страной, и Церковь? Молодой царь не желал терпеть вельмож, угнетающих народ, и церковников, запятнавших себя леностью или распутством. Разве не состояло каждое из обоих его великих уложений из ста глав? Ибо Иван любил такую бросающуюся в глаза, очевидную симметрию.

Москва была сердцем и умом Руси. За высокими прочными стенами, кольцом окружавшими город, селились в том числе иноземные купцы и люди иного звания: однако им было раз навсегда запрещено осквернять духовную жизнь этого могущественного северного народа. Католики и протестанты могли приезжать в Москву, но обращать ее жителей в свою веру им не дозволялось. Православные русские знали, что доверять коварным западным народам не след. А что до евреев и прочих нехристей, коих много было в южных киевских землях, сюда, на север, им приезжать не разрешалось.

Московское царство, может быть, и мечтало завладеть портами на Балтийском море, которые обеспечили бы ему выход на Запад, но здесь, в Москве, и сердце и ум пребывали в безопасности, вдали от любых угроз, надежно защищенные несокрушимыми стенами. Ни татары огнем и мечом, ни коварные католики, ни хитрые евреи никогда не завоюют этот город, да и просто не войдут сюда. Возведя Москву, Русь уберегалась от страха.

Из городских ворот навстречу войску вышла многолюдная процессия. Приветствовать царя и его ратников выступило духовенство во главе с митрополитом. С хоругвями и иконами, в сияющих золотом облачениях, двинулось оно из города с его сверкающими куполами под серо-рыжеватым небом, а воздух тем временем содрогался от неумолчного звона тысячи колоколов. Духовенство шло чествовать царя.

«Славься, победитель, спаситель христиан!»

В этот день Борис услышал новое прозвище, данное ратниками полководцу и победителю – царю Ивану. Желая подчеркнуть, что одно имя его внушает благоговейный ужас, его стали величать Грозным.

Когда настал день его свадьбы, уже выпал снег.

Несколько друзей, с которыми он познакомился и сблизился за последний год, приехали за ним в маленький домик в Белом городе; но, как ни старались они его развеселить, он остро ощущал собственное одиночество.

Хотя триумфальное возвращение войска в Москву происходило менее месяца тому назад, оно уже казалось далеким. В те дни непосредственно после взятия Казани он ощущал себя героем, бражничая в кабаках со своими молодыми приятелями. Он чувствовал себя завоевателем, выйдя в ночь, обходя Кремль и восхищаясь открывшимся видом. Любо ему было бродить по огромному пространству Красной площади. Летом на ней устанавливали множество торговых рядов, но зимой весь рынок переносили на замерзшую реку под стены Кремля. Огромное открытое пространство простиралось перед ним, точно пустая степь. Рядом с ним возвышалась царская крепость с ее гигантскими, уходящими ввысь башнями. Самая высокая из них терялась в звездном небе, достигая примерно двух сотен локтей; и где-то за толщей этого угрюмого камня жил царь. «Когда-нибудь меня пригласят сюда», – мечтал Борис.

Иногда он приходил в квартал, расположенный прямо к востоку от Кремля. Он назывался Китай-город, что значило «укрепление из связок жердей», «преграда из плетеных прутьев», и представлял собой обнесенную стенами территорию, где селились знатные бояре и богатейшие купцы. Здесь можно было увидеть большие дома, возведенные не только из дерева, но и из камня. Часто, когда богатые бояре устраивали пиры, улицу запружало множество поместительных саней, запряженных великолепными лошадьми, а возчики тем временем угощались хмельным и чинно беседовали, ожидая господ. Даже при свете факелов он мог разглядеть роскошные меха и восточные ковры, стопой наваленные на пустых санях для удобства дородных, богатых людей, которые в должный час, топая, выйдут на улицу в ночь.

Он знал, что его будущий тесть, по всей вероятности, пирует в одном из этих домов. Справедливости ради надо признать, что жил его будущий тесть не в этом квартале, а в крепком деревянном доме в Белом городе, но его часто приглашали на пиры влиятельные люди, селившиеся тут.