Эдвард Резерфорд - Русское

И потому он внезапно ощутил ком в горле, накрыв ее по обычаю полой своего длинного охабня в знак того, что принимает под свое покровительство и защиту.

«Я буду любить ее и оберегать», – поклялся он, вознося безмолвную молитву, и в этот миг, перед зажженными свечами, верил, что воистину стал мужчиной.

В конце обряда священник подал им чашу вина, из которой они оба отпили. На паперти гости, приглашенные почти исключительно со стороны молодой, стали осыпать их хмелем. Отныне они были мужем и женой. Он вздохнул с облегчением.

В памяти его осталось лишь одно незначительное происшествие, омрачившее этот радостный день. Случилось оно после венчания, на свадебном пиру.

Собралось множество гостей, и, как обычно во время торжественных празднований, все обращались с молодым человеком ласково и любезно. Чтоб почтить молодых, на пир дозволено было явиться и женщинам, и Борис почтительно поклонился старой матушке Дмитрия Иванова, которая, по слухам, твердой рукой управляла всем семейством, включая внуков, не покидая своей роскошно обставленной светелки на верхнем этаже дома. Он заметил, что она кивнула ему, но не улыбнулась.

Столы уже ломились под тяжестью блюд. Он знал, что на такие торжественные пиры непременно подадут гусей и лебедей с шафранным соусом. Гости будут также лакомиться блинами со сметаной и икрой, пирожками, начиненными мясом и яйцом, осетром и всевозможными сластями – яствами жирными и сладкими. И сами гости, теснящиеся в палате, люди дородные и тучные – что мужи, что жены. На поставце подле основного стола он заметил еще одну редкость и оценил ее: то были красные и белые вина, доставленные из Франции.

Ибо, хотя жителям Великого княжества Московского не дозволялось покидать его пределы – а в случае самовольного отъезда могла грозить и смертная казнь, – в домах у больших бояр и богатых купцов водились предметы роскоши, изготовленные в странах, о традициях, обычаях, образе жизни которых они не знали решительно ничего. Это вино богатое, боярское, размышлял Борис: дома он обыкновенно пил мед.

Беден был Борис и горд, и приданое за женой ему досталось скромное, но тут ему стало приятно, что отныне он в родстве с такими богачами.

Тотчас же перед началом пира подали вино. Борис отпил несколько глотков и вновь почувствовал приятное тепло. Отпил еще, взглянул на свою невесту, ощутив легкий приступ возбуждения, и, улыбаясь, обвел глазами собравшихся…

Все было хорошо. Почти все. Новоиспеченный зять не питал особой любви к своему тестю, но уважал его и вражды к нему, уж конечно, не имел, но был на пиру один гость, которого Борис воистину терпеть не мог, – и по какой-то причине сидел этот ненавистный точнехонько напротив молодых.

То был брат Елены Федор, весьма странный юноша. Если старший из двоих братьев очень напоминал своего коренастого рыжеволосого отца, то Федор, девятнадцати лет, был строен и белокур, как Елена. Кудрявую свою молодую бородку он коротко стриг. По слухам, этот Федор выщипывал все волоса у себя на теле. Иногда он слегка припудривал лицо, но сегодня, из уважения к родне и гостям, воздержался от пудры; впрочем, по его лицу было заметно, что он воспользовался какими-то благоухающими притираниями; их тяжелый аромат Борис ощущал даже через стол.

В Москве такие молодцы, как Федор, частенько встречались, несмотря на суровое православие царя. Многие из них, хотя и не все, практиковали мужеложство. В первый же день их знакомства Федор сообщил ему:

– Я люблю красоту, Борис, не важно, заключена она в облике юнцов или девиц. И беру все, что мне по вкусу.

– Овец и лошадей тоже, не сомневаюсь, – сухо ответил Борис. Как гласила молва, некоторые из друзей Федора предавались самым разнузданным порокам.

Впрочем, Федор ничуть не смутился. Он устремил на Бориса пристальный взгляд своих жестоких, сияющих глаз.

– А ты сам-то пробовал? – с притворной серьезностью спросил он и, насмешливо рассмеявшись, добавил: – Попробуй, вдруг понравится.

Борису претили подобные слова в устах шурина; Федор, несмотря на все его остроумие и умение позабавить и рассмешить, которое он изредка проявлял, умел быть жестоким и резким, и с тех пор Борис его избегал.

Почему-то Елена очень любила брата. Кажется, она в душе не верила, что он порочен, а то и, боже упаси, прощала его. Борис старался даже не думать о том, что Елена могла оправдывать братца.

Но сейчас он, Борис Бобров, хозяин – угощает гостей на своем свадебном пиру. И надобно ему возлюбить их всех. Оттого Борис поднял кубок и дружески улыбнулся, когда Федор провозгласил здравицу в его честь.

И тут на него обрушился совершенно неожиданный удар.

Примерно на середине трапезы Федор, спокойно разглядывая Бориса, промолвил:

– Как же вы хорошо смотритесь вместе. – А потом, прежде чем Борис смог придумать достойный ответ, добавил: – Радуйся, Борис, что сидишь, куда дозволили сесть. После, боюсь, будут тебя сажать куда ниже всех нас. – Эти слова он произнес словно бы шутливо, но достаточно громко, чтобы его услышало большинство сидящих за столом.

Борис вздрогнул, словно его ударили.

– Не думаю. Бобровы, знатностью по крайней мере, не уступают Ивановым.

Но Федор только рассмеялся в ответ:

– Борис, голубчик мой, ты и сам понимаешь: ни единый из гостей не стал бы служить под твоим началом.

Оскорбление, величайшее и самое ядовитое из возможных, нанесено было намеренно и метко. Это была не пустая брань. Обругай его шурин песьим сыном, Борис мог бы вскочить с места и ударить его. Но Федор очень точно и технически грамотно описал положение его семьи, закрепленное в особых списках. И Борис опасался, что Федор прав.

В отличие от еще существовавшей в ту пору в Англии системы, где согласно ясному перечню должностей, рангов и титулов, как бы то ни было, всем представителям высших классов и чиновничества отводилось место, которое невозможно оспаривать, русское местничество было основано на положении не конкретного лица, а всех его предков по сравнению с предками другого. Поэтому один боярин мог отказаться сесть на пиру «ниже», чем другой, и погнушался бы исполнять его приказы, когда бы тот был назначен его командиром во время войны, если мог доказать, что, например, его двоюродный дед занимал положение более высокое, чем дед его соперника. Местничество было чрезвычайно подробным и разветвленным и играло огромную роль: каждое благородное семейство предъявляло самое детальное и внушительное родословное древо окольничим и дьякам из Разрядного приказа, ведавшего в том числе вопросами генеалогии и назначения на должности. Эта тяжеловесная, неповоротливая система, к которой питает склонность аристократия любой страны, разрабатывалась примерно в течение последних ста лет и теперь достигла такой степени абсурда, что царь Иван повелевал отменить ее, когда выступал в поход. В противном случае о порядке и повиновении в войске пришлось бы забыть.