Эдвард Резерфорд - Русское

И только тогда Борис несколько приунывал, ведь, вспомнив о тесте, он одновременно мысленно возвращался к самому главному обстоятельству собственной жизни: он был беден.

И вправду, как недвусмысленно дал ему понять будущий тесть, он выдает за него свою третью дочь только из уважения к его покойному отцу, с которым некогда дружил. Нельзя сказать, чтобы Борис сделал блестящую партию, да ничего лучшего не сумел устроить его отец.

Дмитрий был совершенно уверен, что делает молодому Боброву непомерное одолжение. Для боярина вроде него три пригожие дочери представляли собой немалое достояние. Боярышень держали взаперти, в светелках на верхнем этаже дома, их замужество должно было принести пользу семье. Хотя род и знатность молодого Бориса не вызывали ни вопросов, ни сомнений, но, кроме честного имени, ничего у Боброва не было, и потому приданое, которое Дмитрий давал за младшей дочерью Еленой, было весьма скромным; услышав о его размере, Борис с грустью осознал простую истину: чем ты богаче, тем тверже люди будут убеждены, что должны одаривать тебя. Он вздохнул.

Если говорить о чувствах к Елене, то в сердце Бориса волнение сменялось неуверенностью. Его отец сговорил его с Еленой много лет тому назад, и, только приехав в Москву незадолго до выступления в Казань, он увидел ее впервые.

Он никогда не забудет того дня. Он приехал в большой деревянный терем около полудня. Его встретили, как положено, хлебом-солью, он прошел в красный угол к иконам, трижды поклонился и негромко произнес: «Господи помилуй!» Как раз когда он перекрестился, появились его невеста с отцом.

Дмитрий был низок ростом, толст и лыс. Он был облачен в ослепительный сине-золотой кафтан. Лицо у него было широкое, глаза узкие – судя по всему, унаследованные несколько поколений тому назад от какой-то татарской княжны, чем он весьма гордился. Он щеголял окладистой рыжей бородой, что пышной волной ниспадала на упитанный живот и, тщательно расчесанная, расходилась опахалом.

Елена стояла рядом с отцом. На ней был длинный расшитый розовато-красный сарафан. Ее золотистые волосы были заплетены в косу, падавшую на спину. На головке у нее был скромный девичий венец, а лицо укутано вуалью.

Негромко, довольно хмыкнув, Дмитрий отдернул вуаль, и Борис понял, что глядит на свою будущую жену.

Она была совершенно не похожа на отца. Борис тотчас же заметил, что глаза у нее голубые. Они были широко расставлены, миндалевидные, но на этом ее сходство с низеньким грубым человеком, стоявшим рядом с ней, и исчерпывалось. Нос у нее был узкий, однако ноздри над большим, с пухлыми губами ртом слегка расширены, словно от волнения. Она была бледна, в ней чувствовалась напряженность. Она в тревоге глядела на Бориса, и на тонкой шее от сдерживаемого страха у нее выделялись жилы.

«Она боится не прийтись мне по душе», – тут же догадался он, мгновенно ощутив к ней нежность и желание защитить. А еще он проницательно заметил: «Она не осознает, как хороша собой». Это тоже был добрый знак.

А лучше всего было то, что, задумчиво рассматривая ее, он понял еще кое-что: он желал ее. Желал не рассуждая, просто и страстно, мысленно повторяя: «Она будет принадлежать мне, подчиняться мне и исполнять любое мое повеление. И со мной ее красота расцветет».

– Вот только вчера к ней сватались, и от вельможного жениха, – без обиняков сказал ему Дмитрий. – Но я твоему отцу обещал, и крест на том целовал, и от своего слова не отступлю.

Борис неотрывно глядел на нее. Да, она была пригожа. Он нерешительно улыбнулся.

Тут-то и случилось нечто, вселившее в его душу неуверенность. Казалось бы, сущая безделица. Он говорил себе, что это ничего не значит. Елена устремила взгляд в пол. Но какое же выражение проскользнуло на миг на ее встревоженном лице? Разочарование? И уж не отвращение ли, учитывая, что ее мнения никто не спрашивает?

Как он ни всматривался, он так и не понял. Но разве, если бы уж он совсем не пришелся ей по нраву, она не сказала бы об этом отцу? В таком случае он не стал бы настаивать, чтобы Дмитрий сдержал слово. Или она молчала просто потому, что так предписывал ей дочерний долг?

Во время нескольких последующих встреч он попытался уверить ее, что, если что-то ее тревожит, она должна открыть ему, что именно; но она всякий раз смиренно это отрицала.

«Что ж, все хорошо, – говорил он себе, подъезжая в сопровождении друзей к дому Дмитрия Иванова. – Все будет хорошо».

«И конечно, – думал он, когда они стояли вместе перед священниками, – конечно, мы предназначены друг другу, иначе и быть не могло».

Обряд венчания длился долго. Высокие, тонкие восковые свечи, окутанные понизу куньими шкурками, заливали церковь ярким сиянием, в воздухе пахло воском, а величаво совершавшие обряд под неумолчное пение хора священники со своими длинными бородами, в тяжелых облачениях, сплошь покрытых жемчугом и драгоценными каменьями, казалось, едва ли не перенеслись на землю с небес. Свечи, ладан, многочасовое стояние на ногах: после венчания, как и после любой православной службы, верующий ощущал, «что и вправду побывал в церкви».

Борис произнес брачные обеты и отдал священнику кольцо, которое тот, по православному обычаю, надел невесте на безымянный палец правой руки. Однако самым трогательным во всем обряде стало для него мгновение, когда его невеста на исходе церемонии благоговейно опустилась на колени и распростерлась перед ним, едва ощутимо коснувшись челом его ступни в знак послушания и покорности.

Покорность эту надо было понимать буквально. Как и все представительницы высших классов, она станет жить едва ли не в заточении. Более того, для них обоих соблюдение этого правила было делом чести.

«Она никогда не запятнает себя, появившись на глазах у посторонних на улице, словно простая баба», – мысленно поклялся он.

И она тоже считала, что честь требует от нее беспрекословного подчинения супругу. Не покориться его воле было в ее глазах равносильно нарушению клятвы, как если бы солдат отказался выполнить приказ полководца. Перечить ему на глазах у других означало бы превратиться в вульгарную, грубую простолюдинку.

Некоторые мужчины полагали, что бить жен необходимо, и Борис слышал, что жены видят в этом доказательство любви и преданности. Действительно, Домострой, знаменитый свод правил, как вести себя в семье, написанный одним из ближайших советников царя, давал точные указания относительно того, что жену надлежит учить плетью, но не палкой, и даже советовал мужу после наказания говорить с женою ласково, дабы ничем не омрачить супружеских отношений.

Однако, глядя сверху вниз на распростертую у его ног молодую женщину, которую он почти не знал, но которую теперь страстно желал, Борис не испытывал желания наказывать ее. Он хотел лишь слиться с нею, заключить ее в объятия и, хотя и сам почти не отдавал себе в этом отчета, в браке с нею вкусить тепло и привязанность, которых никогда не знал прежде.