Эдвард Резерфорд - Русское

Однако молодой Бобров не унывал. Он твердо уповал на расположение Ивана: и кто знает, какие богатства это ему принесет? А прямо сейчас…

– Думаю, мы сможем удвоить доход от имения, – объявил он управляющему. – Что скажешь?

Когда старик замялся, Борис просто отрезал:

– Ты же знаешь, что сможем.

Именно этого и опасался бедный крестьянин Михаил.

Любой крестьянин мог платить дань барину двумя способами. Во-первых, он мог вносить так называемый оброк деньгами или продуктами, а во-вторых, работать на господской земле, и такая повинность называлась барщиной. Обыкновенно крестьянам назначались обе формы дани.

В Грязном на земле, до сих пор принадлежавшей Борису, то есть в его личных владениях, крестьяне работали всего день или два в неделю. В добавление они платили ему оброк за землю, которую от него получали. За последние двадцать лет имение лишилось троих арендаторов-кортомщиков: один перешел к другому барину, второй умер, не оставив наследников, а третьему отказали в кортоме. Их некем было заменить, и потому отец Бориса оставил себе тридцать семь десятин хорошей пахотной земли. А хотя размеры кортомы поднимали несколько раз, они не успевали за постоянным ростом цен, наблюдавшимся в последние десятилетия.

Михаил платил оброк тридцатью шестью мерами ржи, таким же количеством ячменя, кругом сыра, пятьюдесятью яйцами, восемью деньгами и телегой хвороста. Кроме того, ему вменялось в обязанность пахать почти две чети господской земли, и у него уходил на это один неполный день в неделю.

В его договоре с Борисом не указывалось особо, как именно ему исполнять свои обязанности перед барином. Если бы Борис захотел изменить условия кортомы, то вполне мог это сделать. А зерно росло в цене.

– Что ж, – весело заметил Борис, – можем уменьшить крестьянский оброк и повысить барщину.

Урожай зерна, который он мог собрать со свободных наделов, если крестьяне будут работать на него два или три дня в неделю, будет стоить куда больше, чем кортома, которую они сейчас ему платят. Его доходы многократно возрастут. А крестьяне, само собой, обеднеют.

– Для начала прямо сейчас введем двухдневную барщину, – объявил он.

Если крестьяне станут работать больше, а еще к ним присоединятся рабы-татары, то перед ним откроются куда более радужные перспективы.

Два месяца спустя по требованию Бориса Лев-купец с почтением вошел в его дом. Он знал, зачем его пригласили.

Небо было серое, улица – буро-серая. Только снег вдоль деревянных заборов отчасти напоминал о том, что не весь мир печален и скучен.

Льва удивляло, что молодой боярин и его супруга до сих пор не вернулись в Москву. Он полагал, что здесь они томятся от тоски. Нельзя сказать, что в деревне Борис жил в праздности: он тщательно осмотрел все, чем располагало его имение. Михаил, бедный родственник купца, пожаловался ему:

– Отец его был совсем другой. А от этого ничто не ускользает. Сущий татарин вроде тебя, Лев.

Купец, хотя и сочувствовал родственнику, не мог не восхищаться Борисом и его хозяйственной сметкой. «А ну как он удивит их всех, сохранив за собой имение?» – думал он, сухо веселясь.

Самому-то ему было совершенно все равно. Шагая по улице, Лев прекрасно отдавал себе отчет в том, как вести себя во всех этих интригах. У него не было прочных связей ни с одной из враждующих сторон, да он и не собирался их устанавливать. Главной его задачей было выжить. Для купцов вроде него настали благоприятные времена. На престол взошел энергичный молодой царь, и кто знает, какие возможности теперь представятся таким, как он? Достаточно только посмотреть, например, на северян Строгановых, роду-племени, как и он сам, крестьянского, – богатеющих на глазах солеторговцев, которые, по слухам, пользуются благосклонным вниманием самого царя. К ним надлежит приглядываться, им надобно подражать.

А чтобы выжить, следует ладить со всеми. В Русском должно прежде всего поддерживать хорошие отношения с монастырем, которому и принадлежит вся эта деревушка. Но даже тут следует проявлять осторожность. Той частью церковных владений, на которую зарились московские цари, были ценные маленькие городки, и по временам власти находили предлоги, чтобы завладеть ими. Если такое случится, молодой хозяин Грязного, служилый человек царя, мог внезапно сделаться важным лицом – кто знает?

Осмотрительно взвешивая по пути все «за» и «против», Лев дошел до прочного, двухэтажного деревянного дома с широким внешним крыльцом, где его уже в одиночестве поджидал Борис.

Он казался немного бледным, в нем чувствовалась какая-то напряженность, но он немедля приступил к делу:

– Как тебе хорошо ведомо, в сем году доходы от Грязного вырастут многократно. А пока мне надобна ссуда.

– Добро, что обратился ко мне, – вежливо отвечал Лев, словно бы и знать не знал, что Борис уже просил в долг у двух купцов победнее, но те предложили ему условия, которые пришлись ему не по вкусу.

– Думаю, мне нужно пять рублей.

Лев кивнул. Это была весьма скромная сумма.

– Могу тебе их ссудить. Твое имение – хороший залог. А роста возьму по рублю на каждые пять.

Значит, всего пятую часть. Борис от изумления открыл рот. Это и в самом деле были великодушные условия, менее половины того, что требовали иные кредиторы, а этой зимой в Москве он даже слышал о том, как один заемщик платил своему заимодавцу по сотой части в день!

– Моя корысть в том, чтобы наживать себе не врагов, а друзей, боярин, – улыбнулся Лев. – Что боярыня Елена Дмитриевна, здорова ль? – вежливо добавил он.

– Да, вполне.

Не промелькнуло ли на миг выражение озабоченности на его лице, которое минуту тому назад сияло от облегчения?

Лев толком не знал. В городе о молодой жене Бориса говорили как о добронравной, кроткой, мягкой. Мало кто в Русском видел ее воочию, кроме двух служанок да попадьи, которая ее навещала. Она не появлялась на людях, и Борис принял правильное решение, призывая священника совершать богослужение в ее покоях, вместо того чтобы выставлять ее на обозрение любопытствующей черни в церкви.

Сказав еще несколько любезностей, Лев удалился и вскоре уже снова переходил рыночную площадь.

А дойдя до середины ее, он с удивлением остановился, увидев двое просторных саней, запряженных красивыми конями: они под звон бубенцов выехали на площадь и повернули к дому, откуда он только что вышел. Судя по крикам возчика и богатым мехам, в которые были укутаны приезжие, они прибыли из Москвы.

Жизнь в Русском представлялась Елене странной, настолько городок был тихий и сонный.

Впрочем, она и сама не знала, чего ожидать от этого нового существования.

Попадья по имени Анна, которая ее навещала, двадцатилетняя толстушка, имеющая уже двоих детей, была не лишена приятности, с острым носиком и не сходящим с лица румянцем. Когда она говорила о своем высоком, статном муже, то по едва заметной улыбке можно было понять, что в браке их царит полная гармония.