Эдвард Резерфорд - Русское

Борис не возражал против ее посещений, и потому она частенько сидела с Еленой в ее светелке наверху, пока на улице сгущались сумерки. Благодаря ее рассказам Елена вскоре составила себе представление о местных жителях и смогла даже уверить Бориса, что не стоит подозревать священника в каких-то злых умыслах и что на самом деле он желает Борису добра.

Но Русское было таким тихим и сонным. Ей почему-то казалось, что, когда она выйдет замуж и будет жить вдвоем с мужем, дни ее до отказа будут заполнены делами. И действительно, ей приходилось заниматься хозяйством и вести дом. Однако, когда Борис отлучался в свое имение, она томилась, а внезапный досуг превращался для нее в тяжкое бремя. Она трижды побывала в монастыре, основанном семьей мужа, где ее тепло и почтительно приняли монахи. Она также съездила вместе с Борисом в Грязное. Ей оказали радушный прием, низко кланялись и преподнесли небольшие подарки. Однако от нее не ускользнуло, что обитатели этих крепких изб в маленькой деревушке видят в ней причину своих новых тягот, и потому она не стремилась более туда вернуться.

Вот и все забавы. Какими далекими казались отсюда московская суета и шум, жизнь многолюдной семьи! Почему муж не отвезет ее к родным? Он же наверняка уже закончил все свои дела в Русском: да и чем вообще ему заниматься тут глухой зимой?

Борис до сих пор поражал ее. Она привыкла к мрачности и угрюмости отца, к тому, что он вдруг уходил в себя и подолгу хмурился. Она знала, что большинство мужчин подвержены внезапным сменам настроения и женщины должны принимать их и даже восхищаться ими. Ее собственная мать часто не без гордости говорила о муже: «Наш-то батюшка так уж лют бывает!» – словно это бог весть какая добродетель.

Она как должное бы приняла, если бы Борис тоже расхаживал по дому мрачнее тучи или даже если бы он побил ее. Это было в порядке вещей. Она знала, что Лев-купец для острастки учит жену раз в неделю.

«А гляди-ка, сколько у них детей!» – с суховатой усмешкой заметила в разговоре с ней Анна.

Но приступы тоски, время от времени овладевающей Борисом, были совсем иными. Он был с ней неизменно добр. Помрачнев, он уединялся у печи или на лавке у окна; когда она спрашивала, что случилось, он только устало улыбался. Пытаясь как-то объяснить его поведение самой себе, она могла только предположить, что он словно ждет чего-то.

Да, так и было: он ждал, постоянно ждал чего-то. Но чего именно? Чуда или ужасной беды? Она знала: он ждет, что она станет для него идеальной супругой, как Анастасия – для царя Ивана. Но что это значит? Она делала все, что в ее силах, чтобы угодить ему; она обнимала его, заметив, что на душе у него тревожно. Втайне, хотя и не посвящая его в свои намерения, она собиралась отправиться к своему отцу и, надеясь помочь Борису, попросить у него денег, как только они вернутся в Москву.

Но что-то в ней, казалось, стало для него разочарованием, он не подпускал ее к себе и держался отстраненно, и потому она не могла понять, что его томит. Она не была уверена, что он сам это знает.

А потом, он ждал какого-то несчастья – то ли неурожая и разорения в Грязном, то ли мошенничества и обмана со стороны монахов, то ли иной беды. Правда, когда все оборачивалось хорошо, он возвращался домой в приподнятом настроении, преисполненный больших планов на будущее, уверенный, что сможет заслужить царскую милость. Но не проходило и нескольких часов, как он вновь убеждал себя, что ему грозят нищета или предательство.

Словно призрак его отца неустанно являлся ему, в один миг пророча успех и благоволение судьбы, а в следующий – напоминая о горестях и медленном угасании, которые постигли его самого.

Во второй половине зимы с востока стали приходить тревожные вести. В Казани оставили слишком маленький гарнизон, и все земли вокруг завоеванного татарского города взбунтовались.

– Царь Иван созвал Боярскую думу, да толку-то от нее чуть, – рассказал Борису заезжий купец из столицы. – Половина бояр Казань и брать-то не хотели.

Из-за этих вестей между Борисом и его женой впервые произошла размолвка.

– Проклятые бояре, вельможи, чтоб их! – выругался он. – Хоть бы царь всех их передавил!

– Но ведь не все бояре – дурные люди, – возразила она.

У ее отца нашлись в этих кругах друзья и покровители. Более того, сам Дмитрий Иванов не всегда одобрял политику энергичного молодого царя и учил своих дочерей относиться к царским деяниям с осторожностью.

– Еще какие дурные! – отрезал Борис в запальчивости. – И мы когда-нибудь их всех окоротим, несомненно.

Он знал, что эти резкие слова оскорбляют и его тестя, отца его молодой жены, но не мог сдержаться, а когда Елена печально опустила глаза долу, это только еще более распалило его гнев.

Впрочем, за последующие несколько недель они не получили более никаких определенных вестей, и она уже решила, что он забыл об этом происшествии. Теперь ее занимал только один вопрос: скоро ли они вернутся в Москву?

Странно, что, вполне представляя себе мужнино имущественное положение, она никак не связывала их откладывающийся отъезд с безденежьем. Он не говорил с нею о расходах, потому что не хотел посвящать ее в финансовые дела, а она, со своей стороны, привыкшая к достатку и довольству отцовского дома, не догадывалась, каким бременем столичная жизнь на широкую ногу может оказаться для человека со скромными доходами вроде Бориса.

Когда на смену январю пришел февраль, она помнила только одно: что до сих пор томится в Русском, изнывая от одиночества.

Вот потому-то она и послала письмо своим родителям.

Это было несложно. Анна передала Еленину весточку купцу, едущему во Владимир. Тот, в свою очередь, препоручил письмецо другу, направлявшемуся в Москву. Женщинам даже не понадобилось открывать свои планы Стефану, а само письмо сводилось к весьма простому содержанию: Елена не жаловалась на то, что несчастлива в браке, но сообщала, что одинока. Не могли ли они прислать ей наперсницу, например какую-нибудь бедную родственницу?

Поэтому серым февральским днем, когда ее мужа навестил Лев-купец, у нее вырвался крик сначала радости, а потом удивления, стоило подкатить к крыльцу не одним, а двум саням: ведь она поняла, что к ней приехали не бедная родственница, а мать и сестра!

Они прогостили у Бориса неделю.

Нельзя сказать, чтобы они проявляли к нему пренебрежение. Мать Елены была высокая, статная женщина; обращалась она с Борисом дружелюбно и вежливо. Сестра Елены, полная, замужняя, имевшая детей, постоянно смеялась, восхищалась едва ли не всем, что видела, и дважды побывала в монастыре, рассыпая похвалы церкви, иконе Андрея Рублева и другим благодеяниям, оказанным обители семьей Бориса.