Антония Байетт - Дева в саду [litres]

Так она молча работала, а Лукас молча молился или мучился, пока, мощно пахнув ветром, не распахнулась церковная дверь и ворвавшаяся Фредерика с грохотом не пронеслась по проходу.

– Смотри, смотри, – кричала она, размахивая листком и сама, похоже, ничего не замечая.

Стефани медленно поднялась с колен, взяла уже основательно захватанный и затрепанный листок и прочла столбик оценок, столь высоких, что в первую минуту трудно было поверить.

– Ну вот видишь! – сказала Стефани. – Рада? С днем рождения тебя!

Фредерика, скакавшая вокруг кафедры, задела букет дягиля, сбив с него целые облака пыльцы.

– Тише, тише, тут все хрупкое. Я знаешь сколько возилась?

– Миленько. Это для чего? Для праздника урожая?

– Что ты, дурочка, рано еще. Сегодня Варфоломеев день.

– Ну конечно, мой день рождения, день старинной резни и бойни. И я их всех наголову разбила, зарезала, и никто со мной не сравнится ни по оценкам, ни вообще.

– Не кричи в церкви. Люди за тишиной пришли.

Фредерика огляделась:

– Это кто? Он, что ли? А что он тут вообще делает? Он какой-то странный, у меня от него мурашки.

– Будь добра, замолчи. Тебя на всю церковь слышно.

– Ну и что? Я что угодно могу! Что угодно могу лучше всех прочих. Я могу…

– Можешь, только цветы мои оставь в покое, – как можно мягче ответила Стефани. Больше ей, собственно, нечего было сказать: нельзя ни выразить восхищение, ни предречь новые победы тому, кто восхищен собой до предела и в победах нисколько не сомневается.

– А еще случилось небывалое, Стеф! Папа решил отпраздновать мой день рождения! Настоящий банкет, торжество, с шампанским, с клубникой, и не дома, а в Учительском саду. А если дождь пойдет, то в галереях. Около полудня, в эту субботу, в день последнего спектакля. Он и меня-то послал, чтобы я позвала вас с Дэниелом. Сам-то он к вам, конечно, не пойдет… Я по дороге встретила Дэниела, и он мне сказал, что ты здесь. Да! Отец еще позвонил Александру, что безумно смешно по ряду причин. И все равно восторг! Я как по облакам сюда бежала.

– Смотри не споткнись, – отвечала Стефани, разумея не то стоявшую на полу корзину с цветами, не то жизнь в целом.

Фредерика размахивала руками и с опасной резвостью скакала по всему нефу. Когда в церковь вошел сперва Александр, а потом Дэниел, стало ясно, что Фредерика вознамерилась превратить церковь в подмостки триумфа и любовного свидания. Александр был похож на мотылька мужского пола, приманенного хитрой смесью меда и мускуса. Дэниел был похож сам на себя. Фредерика победно помахала им своим драгоценным листком. Лукас, по-прежнему закрыв глаза, стоял на коленях у колонны. Фредерика подпрыгнула, споткнулась о корзину и постаралась, чтобы поймал ее именно Александр.

Стефани повернулась к ним располневшей спиной и принялась устраивать колокольчики среди трав, сеявших вокруг капельки росы. Если не считать шиповника, летние цветы, нежной пеной полускрывшие мрачного святого, пахли живо и густо, но с горчинкой, с ядовитой зеленцой: чемерица, наперстянка, многоликие родственники цикуты. Душистый горошек был тут необходим. Подошел Дэниел, тяжелой и теплой ладонью ласково провел ей по спине, там, где уже начинали ныть мышцы.

Семейство Поттер, подумал Дэниел, до жестокости ненаблюдательно. Как можно не видеть ее бледность, отяжелевшее тело, новые, по-особому медленные движения? Поттеры только и говорят что об отметках: в тетрадях, в листках с распределением ролей, о тех отметках, что они так жаждут оставить на полях истории… Билл Поттер может не явиться на свадьбу старшей дочери, а явившись, устроить унизительную буффонаду, но он переступит через свою северную скупость и выставит шампанское в честь отличных отметок. Дэниел презирал это в Поттерах. Ему хватало воображения представить женщину, боящуюся боли, или мужчину, да что там – самого себя и всех отцов, которых знал, умевших и не умевших любить. Он мог представить, как будет любить своего сына, как не сможет избежать ошибок, воспитывая его. Но он не мог соотнести безликие, черные, плоские знаки с пониманием Расиновой страсти, заключенной в безупречный размер, с умением ясно написать хотя бы об ужасе «Гамлета» и «Лира». Дэниел не мечтал стать епископом и потому собственную бушующую энергию не объяснял честолюбием, как объяснял поттеровскую одержимость отметками.

Когда в церковь вошел Маркус, каждый из присутствующих решил, что тот ищет его. Фредерика ждала поздравлений с днем рождения и триумфом на экзаменах. Александр решил, что Маркус пришел за давно обещанным советом и помощью. Стефани решила, что брат, как и она, расстроен новым демаршем Билла, а может, болезненными воспоминаниями о том, как и из него отец пытался вырастить гения. Дэниел предположил что-то религиозное. Лукас Симмонс, как в последствии выяснилось, был уверен, что Маркус явился, услышав духовные вибрации, излучаемые им, – мотыльковую азбуку другого измерения.

Как бы то ни было, увидев их всех разом, Маркус замер в дверях, явно готовясь сбежать. Фредерика замахала ему своим листком и завопила про оценки. Стефани шагнула к нему, чтобы обнять. Александр полукруговым маневром скрылся за кафедрой. Симмонс открыл глаза, четким движением поднялся с колен, подошел к алтарной ограде и оттуда заговорил с Маркусом голосом резким и повелительным:

– Долго же ты не шел, получив от меня сигнал. Я знал, что мы здесь в безопасности. Нужна только молитва, молитва и подготовка. Я ждал, что будет много помех, так сказать, статических возмущений – мы не назовем их по имени даже здесь, – но я знал, что здесь они не осмелятся… По крайней мере, я готов был рискнуть, и я рискнул. Боже – да простится мне имя, сказанное всуе, – как я рад, что ты пришел. Они подключали батареи. Да-да, ужасные, адские батареи. Но ты пришел, значит мы выстоим.

Тут Лукас заметил остальных:

– Доброе утро, викарий, доброе утро, Александр. Не надеюсь, что вы пришли молитвой помочь мне в борьбе, и все же – доброе утро. Маркус!

Маркус встал, открыл рот, но звука не получилось. Хотел поднять руку и этого не смог. Но он не думал все же, ни минуты не думал, что это работа демонов или шаловливых электрических элементалей. Он стоял, ощущая запах дягиля – запах раскаленной обочины на фоне холодного запаха камня. Дэниел подошел к нему, и тогда Маркус, чуть пошатнувшись, протянул к нему руку. Дэниел сжал его ладонь.

– Скажи, как тебе помочь, – мягко проговорил он.

– Я не знаю.

Подошел Александр:

– Может, ты хочешь домой?

Маркус покачал головой.

– Тогда, может, к Дэниелу? – предложил Александр.

Маркус закивал. У него дрожали ноги во фланелевых брючках, он старался не смотреть ни на Адскую пасть, ни на преданного им Лукаса. Голова его гудела от сообщений невесть откуда. Крылатые змеи сворачивались в кольцо и снова разворачивались, в коробке мозга вспыхивал свет, белый, золотой, пурпурный. Тело его, как и предсказывал Лукас, могло в любую минуту рассеяться и исчезнуть, не оставив и горстки праха… А у Дэниела в квартире полно было до ужаса реальных, в чем-то даже утешительных подушек, и чайников, и прочих человечьих вещей. И если это не сокрушающие капканы и не окаменелые подобия, как у Капельного колодца Матушки Шиптон, в них можно вжаться и согреться. Маркус стиснул сухую, сильную руку Дэниела: