Антония Байетт - Дева в саду [litres]

Они разбили что-то вроде лагеря у заваленного землей, замкнутого жерла кургана. Симмонс склонен был считать Маркуса за некое подобие ивовой лозы, указующей подземные воды, или магического жезла. Или, как мрачно подумал Маркус, стоя на голом холме под темнеющими тучами, – громоотвода. Вот и сейчас Симмонс потянул его за рукав куртки:

– Ты чувствуешь что-нибудь? Чувствуешь, что это за место?

– Пусти! – раздраженно дернулся Маркус. – Я не могу думать, если ты меня все время трогаешь.

Он отошел, спустился немного по склону, добросовестно стараясь освободить сознание. С надеждой повторил, что хочет есть.

– Мы работаем на пустой желудок, что тебе прекрасно известно, – огрызнулся Лукас. – Тот же принцип, что со Святым причастием. Когда закончим, будет пикник. Я много всего припас, и очень вкусного, кстати. – Он неожиданно хихикнул.

Маркус продолжил бродить, прислушиваться к земле и воздуху, нюхать, всматриваться. Курган был стар и безмолвен. Внутри была земля, пыль и воздух, пронизанный землей и пылью. Живое вырастало из кургана, и все тут было спутано и сплетено. Земля с травой и волчцами, земля пополам с костьми – и отовсюду тянулась жизнь, и вода, пронизывая все, питала ее и испарялась. Маркус положил руку кургану на травянистый бок. В нем было собственное тепло. Спустился пониже, нашел синий цветок. Покричал Лукасу:

– Я нашел синий! Слышишь, синий нашел! Очень красивый цвет…

Лукас ловко протрусил вниз и пришел в большое одушевление. Синие венчики подымались над высокими, суженными кверху чашечками, переходившими в гладкий короткий стебель, в самом низу окруженный розеткой листиков.

– Не срывай, – воскликнул Лукас. – Это редкие. Для наших мест очень редкие цветы. Весенняя горечавка. Тут ее встретишь не каждый год. В долине Буррен [243]карст – там ее побольше. Но все равно это бесспорная редкость. Это знак. Эксперимент проведем прямо здесь. Погоди, я принесу акониты. И может, еще молоко. Как думаешь? Вроде ритуального возлияния? Местные так делали.

Маркус сидел и задумчиво смотрел на редкую горечавку. Лукас тем временем вернулся и разложил вокруг нее зерлик, собачью ртуть, еще другие цветы и аконит. Налил из термоса молока в пробирку и пристроил ее стоймя рядом с горечавкой. Подумав, некоторые цветы положил крест-накрест. Повернулся к Маркусу:

– Я еще возьму одно из твоих пенни. Приложу еще свое, и у нас будет хорошее приношение. В подземный мир люди всегда брали с собой монеты. И я точно где-то читал, что горечавки – факелы мертвых.

Синий цветок казался невинным и диким. Маркус сказал:

– Наверно, не стоит нам пытаться вызвать мертвых.

– Нет-нет, я не об этом. Нам нужно где-то войти. Пройти насквозь в другое измерение. Нам нужен только свет, факел, ничего больше. Теперь вопрос: каким образом войти? Как поступали наши мудрые предки? Они плясали. Плясали так быстро, что космос плясал с ними вместе и становился их частью. И тогда они видели, как пляшут частицы материи… Поэтому дервиши крутятся – чтобы освободить разум и получить власть над твердыми частицами…

Маркус повесил голову:

– Я не могу крутиться, как дервиш.

Он смотрел на круг из цветов. Глупо, конечно. Но что-то мерцает там, в круге, пробивается какой-то смысл…

– Мы возьмемся за руки крест-накрест прямо над этим местом. Получится фигура, о которой ты говорил, с пересечением посредине. И если это и впрямь Место силы, то мы окажемся над другим пересечением – пересечением двух миров. Мы выйдем на одну волну со здешними силами…

– Это с Оджером?..

– Оджер просто имя. Можно точно так же сказать: трава, горечавка, собачья ртуть, аконит, земля, воздух, вода…

– Я себя глупо чувствую.

– Ну пожалуйста, попробуй. Попробуй хотя бы, раз уж мы столько мучились.

Маркус протянул длинные, костлявые кисти, и Лукас сжал их руками плотными и квадратными. В первый раз с начала эксперимента они намеренно продлили прикосновение. Маркус был вял, но Лукас вцепился накрепко.

– Откинься. Опустоши сознание. Начали!

Руки сцепились еще сильней, потом напряглись от кистей до плеч. Ноги переступали все быстрей и быстрей. Тяжелое небо качалось и прядало, курган то нависал над ними, то валился куда-то набок, а ноги их топали, шаркали, кружились. Маркус услышал собственный смех, взволнованный и дикий. Лукас издавал какое-то странное уханье. Воздух тонко и резко пел в ушах. Еще быстрей. От кружения мир слился в пляшущий кокон из линий серых, бурых, золотых, зеленых, телесных. Иногда в самой его середине вспыхивала синяя точка цветка. Если бы кто-то мог видеть их со стороны, он вспомнил бы не о дервишах, а скорей о мальчишках, сцепивших руки тугой восьмеркой и кружащих по школьному двору, чтобы потом земля из-под ног, чтобы смеяться, вопить, спотыкаться, и вдруг застыть, и смотреть, как школа, ограда, футбольные ворота торжественно проплывают мимо.

Кружились, вертелись и вывернулись из смеха в одышливое молчание. Ритм их ног сделался деликатно-автоматичен… Кончилось все странно и до скудости просто, как и большинство известных нам столкновений со сверхъестественным. Собственно конца кружения никто из них не помнил. Они очнулись по разные стороны холма, причем обоим показалось, что они необыкновенно крепко спали. Маркус полулежал на холодном склоне. Открыв глаза, он увидел лишь черноту. Некоторое время, показавшееся ему очень долгим, он думал, что сейчас ночь, и не мог вспомнить, где находится. Но постепенно чернота приобрела очертания тоннеля, по которому двинулся на него белый диск. Диск рос и мерцал, молочно-матовый, пока не заполнил поле зрения. Тогда вместо безымянной черноты разлилась безымянная беловатость. Потом понемногу словно бы туман растаял перед глазами, и он увидел холм в рытвинах, нищие поля, жерло кургана, каменные врата, к которым он привалился. Маркус поднялся и неуверенно побрел туда, где они кружились. Горечавка была на месте. Пробирка опустела. На цветах лежала монета в полкроны, видимо выкатившаяся у кого-то из кармана. С другой стороны холма, спотыкаясь, шел Симмонс. Не то ушные перепонки, не то ветер, не то сам курган издавал пронзительное пение, звучавшее у Маркуса в голове. Лукас возложил руки ему на плечи, Маркус ответил тем же торжественным жестом. Они стояли, опустив головы, дыша тяжело. Потом нагнулись, подобрали пробирку и монету, которую Лукас забрал себе.

Отъехав на несколько миль, наконец поели. Сэндвичи с мясом, щедро присыпанным солью, термос томатного супа, яблоки, сыр и сдобный пирог, набитый цукатами, сразу придали им сил. Когда садились в машину, Маркус оглянулся и увидел на фоне аспидного неба толстый витой столп особенного света – янтарного, что ли? – подымавшийся над курганом, словно ураган или водяной смерч из мальчишеской книги, словно ствол прозрачного, непомерного дерева, запускающего тонкие, чуткие корни в расщелины, тянущего их вдоль насыпей, щупающего испод выступов. Тогда он промолчал: Лукасу пришлось бы искать слова для того, что они сделали, а таких слов могло не оказаться. Получив сэндвич, он несколько секунд жадно жевал, стараясь не думать, а потом почуял поверх мясного запаха запах страха, исходивший от Лукаса и наполнявший крохотную машинку. Сказал мягко: