Ольга Токарчук - Книги Иакововы

- Элиша бен Пбуджа, - продолжает он, - глянул и сделался отщепенцем. А это означает, что вошел он в реку Хиддекелю и запутался во множестве возможных пониманий.

Тремя пальцами он показывает маленького Исаака, который тут же начинает крутиться.

- Один лишь Равви Акиба вошел в рай и вышел целехоньким, а это означает, что, погрузившись в Евфрат, проник он глу­бинный, мистический смысл. Таковы четыре пути чтения и понимания.

Дети вожделенно глядят на орехи, которые лежат перед стариком на столе. Тот раскалывает из все в ладонях и раздает мальчишкам. Внимательно глядит, чтобы съели все, до последней крошечки. После этого выходит, лицо делается суровым, улыбка исчезает, и по лабиринтам собственного дома, выглядящего словно пчелиный улей, Элиша направляется к Йенте.

Йента, или же неподходящий момент для смерти

Йенту из Королювки привезли ее внук Израиль с его женой Соблей, которых пригласили на свадьбу. Они тоже "свои", как и все здесь. Пускай живут далеко один от другого, но держатся вместе.

Сейчас-то они жалеют о том, что сделал, и никто не может вспомнить, а чья же это была идея. Это ничего, что бабка этого хотела. Они вечно боялись бабку, потому что та управляла всем домом. Так что отказать ей было нельзя. Теперь же боятся того, что бабка умрет в доме Шоров, причем, по ходу свадьбы, что отбросит вечную тень на жизнь молодоженов. Когда они садились в Королювке в покрытую навесом повозку, которую наняли вместе с другими гостями, Йента была совершенно здорова, и даже сам забралась на свое место. Потом приказала подать ей нюхательного табака, и так они ехали, с песнями, а потом, уже подуставшие, попытались заснуть. Йента же глядела из-за полотняного навеса, грязного и рваного, как весь мир остается позади них, укладыва­ясь в крутые линии дорог, межей, деревьев и горизонта.

Ехали они два дня, повозкой немилосердно трясло, но старая Йента все выносила даже хорошо. Ночевали они у родни в Бучаче, и на рассвете следующего дня двинулись дальше. По дороге их нагнал такой туман, что неожиданно всем свадебным гос­тям сделалось не по себе, и как раз тогда Йента и начала постанывать, как бы требуя к себе внимания остальных. Туман – это мутная вода, и в ней перемещаются различные нехорошие силы, способные замутить в голове у человека и животного. Не сойдет ли, случаем, лошадь с тракта и не завезет их на крутой берег реки, откуда все они рухнут в пропасть? Или же не нападут вдруг на них какие-то недосотворенные, злые и жестокие силы; не откроется ли по пути вход в пещеру, в которой держат свои сокровища подземные карлики, столь же уродливые, как и богатые? Быть может, именно от этого страха бабке и сделалось плохо.

К полудню туман опал, и недалеко перед собой путешественники увидали громадную и невероятную глыбу замка в Под­гайцах, в котором никто давно уже не жил, и который постепенно превращался в развалину. Над ним кружили огромные стаи во­рон, которые раз за разом срывались в полет с наполовину завалившейся крыши. Туман отступал от их ужасного каркания, которое отражалось от стен и возвращалось в виде эха. Израиль и его жена Собля, самые авторитетные на повозке, скомандовали постой. Устроились возле дороги, чтобы отдохнуть, вытащили хлеб, фрукты и воду, только бабка уже ничего не ела. Разве что выпила пару капель.

Когда, в конце концов, поздно ночью они добрались до Рогатина, она уже не могла устоять на ногах, пошатывалась, при­шлось созвать мужчин, чтобы те перенесли старушку в дом. Все, впрочем, оказались и не нужными, хватило одного. Сколько там могла весить старая Йента? Всего ничего. Словно худая коза.

Элиша Шор принял тетку с некоторым замешательством, но устроил приличную постель в небольшой комнате и приказал женщинам заботиться о старушке. После полудня отправился к ней, и теперь, как обычно, они шепчутся. Ведь они знают один дру­гого целую жизнь.

Элиша глядит на тетку с озабоченностью. Йента понимает, что его волнует.

- Неподходящий момент, что?

Элиша не отвечает. Йента ласково щурит глаза.

- А разве бывает подходящий момент для смерти? – в конце концов, философски заявляет Элиша.

Йента отвечает, что подождет, пока не прокатится весь этот вал гостей, от дыхания которых стекла в окнах покрываются паром, а воздух делается тяжелым. Подождет, пока все участники не разъедутся к себе после танцев и водки, пока не сметут гряз­ные опилки с полов и не помоют посуду. Элиша глядит на тетку как бы озабоченно, только мыслями он где-то далеко-далеко.

Йента никогда не любила Элишу Шора. Это человек, который внутри себя словно дом с многими помещениями – в одном то, в другом – другое. Снаружи все выглядит будто одно здание, но внутри заметна та самая множественность. Никогда не ведомо, чего от этого человека ожидать. И еще кое-что – Элиша Шор вечно несчастлив. Вечно ему чего-то не достает, вечно он по чему-то тоскует, ему хотелось бы иметь то, что есть у других, или наоборот – у нег имеется нечто такое, чего у других нет, и что они счи­тают ненужным. Именно это и делает его человеком неудовлетворенным и озлобленным.

Поскольку Йента здесь самая старшая годами, каждый, кто приезжает на свадьбу, сразу же идет с ней поздороваться. Гости неустанно посещают старуху в комнатке на самом конце лабиринта, во втором доме, в который нужно проходить через дво­рик, и который через улицу соседствует с кладбищем. Дети заглядывают к ней сквозь щели в стенах, самое время законопатить их перед наступлением холодов. Долго просиживает у нее Хая. Йента кладет ее ладони себе на лицо, прикасается к ее глазам, губам и щекам – это видели дети. Гладит ее по голове. Хая приносит старушке всякие вкусности, поит ее куриным бульоном, добавляя в него ложку гусиного смальца, и тогда старая Йента долго и со вкусом чмокает, облизывает узкие, сухие губы, вот только смалец не добавляет ей сил, чтобы она могла подняться.

Сразу же после приезда пожилую родственницу идут проведать и гости из Моравии – Соломон Зальман и его молодень­кая жена Шейндель. Из Брюнна сюда они добирались три недели через Жлин и Прешов, а потом через Дрогобыч, вот только там же путем возвращаться не собираются. В горах на них напали какие-то беглые мужики, и Зальману пришлось заплатить им круп­ный выкуп, счастье еще, что у них не отобрали всего. Теперь будут возвращаться через Краков, пока не упадут снега. Шейндель уже беременна их первенцем, только-только сообщила об этом мужу. Ее мутит. И больше всего раздражает ее запах каффы и при­прав, которым тянет от лавочки и который слышен в первой части обширного обиталища Шоров. Не по душе ей и запах, исходящий от старой Йенты. Она боится этой женщины, как будто бы какой-то дикарки, в ее странных платьях, с волосами на подбородке. В Моравии пожилые женщины выглядят гораздо порядочнее, они носят накрахмаленные чепцы и опрятные фартуки. Шейндель уве­ренна, что это колдунья. Она боится присесть на краю постели, хотя ее все время к этому склоняют. Боится Шейндель, что что-то от старухи способно перейти на ребенка у нее в животе, некое мрачное безумие, которого невозможно будет укротить. Поэтому она старается в этой комнатке ни к чему не прикасаться. От запаха ей все время делается нехорошо. И вообще, родственники из По­долии кажутся ей какими-то дикарями. В конце концов, Шейндель все же подталкивают к старухе, так что она присаживается на самом краешке кровати, в любой момент готовая сбежать.