Юрий Когинов - Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

— А уже показал! Ловко он энтова Товбина! Говорит ему: «Суешься в волки, а хвост — от телки…» — вставил другой солдат, моложавый, шинель нараспашку, видать первогодок.

— Га, га, га!.. Вот солдатик дает! — загоготали двое рабочих парней.

— Да не то этот москвич сказал, — остановил первый, пожилой солдат. — Говорил, что надо кончать войну и не дожидаться постановлений буржуазного правительства, а брать землю у помещиков, заводы и фабрики — рабочим…

— Ну а я разве не так что сказал? — засуетился солдатик, что рассмешил всех «телкой». — Мы с тобой, старослуживый, аккурат про одно и то же. Только ты, вижу, неграмотнее меня. Вот бы в нашу роту такого, как ты. Сразу поняли бы что к чему… Ты сам-то из запасных, дядя? Погодь, не спеши к выходу. Адресок свой оставь — где искать.

Толпа оттеснила, выдавила Митю наружу. Перевел дыхание после махорочного дыма, слоями висевшего ;в вестибюле, и бегом к Швецовым. Володька уже дома и — Мите:

— А я такому скандальчику на заседании Совета оказался свидетель — не поверишь, если рассказать!

— Знаю, сам кое-что слышал. Только кто тот оратор?

Из кабинета вышел Николай Павлович — без пиджака, в одном жилете, видно, тоже только успел вернуться.

— Ажиотацию сию произвел некто Фокин, представитель Московского областного бюро РСДРП большевиков. Так, между прочим, было объявлено, прежде чем дали ему слово, хотя в зале немногие, наверное, разобрали — шум стоял. Так вот, немало в его речи, на мой взгляд, было пропагаторского, как говорили недавно, одним словом, зажигательного. Однако наличествовали и здравые выводы и суждения. Взять хотя бы вопрос о земле. Установка нашего земства, как и Временного правительства, — не допускать самовольного захвата пашни, сенокосов, различного инвентаря. Перераспределение земельных угодий — самый больной, самый острый и самый запутанный вопрос на Руси. Семь раз надо отмерить, сто — взвесить, прежде чем объявить декретом. Однако вот какая картина вырисовывается в этом щепетильном и тонком деле…

Буквально неделю назад Николай Павлович вернулся из объезда деревень. Побывал в том числе и в Швецовке, за Дятьковом. Маленькая такая деревенька. Много лет назад, после Крымской войны, выйдя в отставку по ранениям, приобрел штабс-капитан Швецов небольшой участок леса, чтобы было где коротать свой инвалидный век. То был дед Николая Павловича. Ну, собрался ставить дом, нанял уже строителей… А тут — пожар в деревнях по соседству. Три десятка дворов — как корова языком. Что ж, теперь мужикам да бабам с детишками — по миру с протянутой рукой? И тогда бывший офицер, получивший за геройство в войне бесчисленные раны и дворянство, отдал свой лес под пилы крестьянам. Даром, безвозмездно! Сам же взял с делянки лишь столько бревен, чтобы поставить себе дом в Брянске.

С тех пор нарекли в тех местах поставленную когда-то заново деревушку Швецовкой. И в памяти крестьянской передается рассказ об офицере, который ничего для народа не пожалел. Потому у тех мужиков от Николая Павловича — никаких секретов. Так вот окружили его и говорят: если ждать Учредительного собрания, законов всяких о земле, голод может произойти, как тот пожар в незапамятном году. Не лучше ли пустующие земли помещиков в округе — да под зерно? Время ведь самый раз — посевная!..

— Так что этот Фокин говорит о том же, о чем пекутся крестьяне. Да-с, — подытожил рассуждения Николай Павлович. — А другой острейший вопрос — война. Из-за нее деревни без рабочих рук, значит, недороды по стране. Сколько же можно — три года льется кровь. А правительство твердо намерено: «До победного конца!» Однако тот же мужик, одетый в солдатскую шинель, — против бойни. Значит, и тут к нему не прислушиваться, гнать на убой? Да-с, против здравого смысла все выходит. А в речи Фокина этот здравый смысл есть! Такие вот дела, молодежь… Однако простите, я — о своем, у вас же — другое, должно быть, на уме: сегодня же воскресенье. А что, не присядем ли за нашего «Монаха»?..

До мандолины ли теперь, когда такая новость? Тут скорее ноги в руки — и в Бежицу. Вот будет новость для Шуры — Московский комитет брянским большевикам помощь прислал! Пусть Шура не мешкает и связывается с городом, чтобы такого важного агитатора не упустить, а то вдруг тот вечером же назад, в Москву?

Рано утром Игнат был уже на ногах, чтобы с первым же поездом отправиться на Брянский завод. Накануне с заседания Совета его и Семена Панкова до Слободы провожали гурьбой. Так и в дом ввалились — Кульков, Антон Карпешин, Карл Балод, из латышей, Виноградов, из гарнизонных солдат. У дверей долго оправдывались — на минуточку, а засиделись чуть ли не до утра. Игнат и не помнит, вздремнул ли толком.

Езды до Бежицы пятнадцать минут с двумя остановками. Захотелось хоть немного побыть одному, подумать. Как преобразился Кульков! То отмахивался, банкой с пауками называл Совет, а вышел с заседания — глаза блестят, желваки на скулах играют и эдак кулаком — в ладонь: «Ну, что, съели, господа хорошие? Это вам по серую скотинку под лавку загонять, чтобы оттуда ни-ни!»

И другие, чувствуется, приободрились. На что молчаливый с виду Карл, увалень с кроткими глазами младенца, но и он не скрывал удовлетворения: «Как это у русских говорят — зубки прорезались? Так-так…»

Подметил: Кульков с Виноградовым и Балодом лишь были знакомы, а тут, наверное, впервые в доме Семена нашли общий язык. Пошли расспросы и разговоры, условились, не откладывая, провести в арсенале общее собрание рабочих и солдат.

Обрадовало, что в зале словам о земле и мире внимали не только те, что в шинелях — вчерашние крестьяне, но и горожане, среди которых Игнат разглядел явных интеллигентов. Как потом передали — деятели земства. Значит, кое-что доходит и до тех, кто, по выражению Кулькова, собственными руками не добывал свой хлеб. Однако большинство пока верит Товбину, да еще как. И среди этого большинства — многие и многие рабочие. Ведь партия Товбина тоже называется рабочей, социал-демократической, поди разберись…

Представил вчерашнего Товбина за столом президиума — тронутая сединой грива, черная пара с жилетом на упругом брюшке, актерски поставленный голос. Говорят, один из сподвижников Либера, вышел из Московского университета по юридическому факультету, долго совмещал частную практику с политической деятельностью. Растерялся, спасовал, когда дал слово приезжему из Москвы большевику, а тот — с места в карьер? Скорее всего, не ожидал серьезного выступления, потому и оказался не во всеоружии. При следующей схватке надо будет держать ухо востро — наверняка Товбин ринется в атаку и подобьет своих однопартийцев. Их, меньшевиков различных оттенков, успел уже выяснить, в районе несколько тысяч. Не меньше и социалистов-революционеров, анархистов, есть кадеты… Кульков еще мягко определил: банка с пауками. Тут скопищем скорпионов пахнет! И все жала — в одну сторону, против тех, кого представляет Игнат. Так что перевес — черт-те знает во сколько раз!