Юрий Когинов - Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

— Ты чего, Шур? — вскочил Иванов. — Столько лет я с Игнатом не виделся, а ты его умыкнуть захотел. Да ни под каким видом! И жить у себя оставлю! — И — к Игнату: — В отцовском дому теперь я — старший. Два брательника, три сестренки — мал мала меньше. И я — над ними. С ночи на всех щей наварю, картох, сам и обстирываю… Скоро совсем полысею, спереди уже начал — а все холостой. А ты без Груни все еще? Ну-ну, покалякаем, вспомним давнее…

И когда уже вышли в просторный, бывший директорский коридор, где, как и было, наверное, не так давно, вазы какие-то на тумбах, фикусы, статуэтки на высоких подставках, толкнул Игната в бок:

— Гляди-ка, гляди, кто идет! Узнаешь давнего своего соратника? Ну, то, что у него борода клином, ты и по Питеру помнишь — они у нас все — слыхал? — ныне бородатые, не то что мы, молокососы… Только раздался-то Аким как, гладкий весь…

Еще бы Уханова Акима было Игнату не узнать! Тот появился как раз из двери почти напротив, на ней двумя кнопками клочок бумаги с чернильной надписью; «РСДРП (объединенная)».

Да, раздобрел Аким! С каких харчей? Конечно, случается: одни как сыр в масле, другим дрожжи для здоровья — собственный характер, как бы отгородивший их от всяких излишних забот. Ну, не совсем второе определение подходит к Акиму, но в умении подумать прежде всего о себе ему не откажешь. Только разве это ненужное качество для человека, которого всю жизнь окружают опасности и передряги? Ты вот сам — кожа да кости, как говорит отец, прежний румянец во всю щеку порой и проглянет, только не от нажитой ли по близким и дальним мытарствам чахотки? Даже очки, видите ли, не досуг заказать. В теплушке, как везли в Сибирь, свои потерял, всю дорогу по книжкам и конспектам водил носом, пока учитель из таких же ссыльных свои запасные не предложил. Так что не укоряй ближнего тем, чего сам по своей же натуре лишен…

Не только рукопожатиями обменялись — похлопали друг друга по спинам, изобразив полуобъятия.

— Ну как ты?

— А ты, вижу, по-прежнему. Не меняешься?

— Да куда мне за тобой угнаться? — все-таки изобразил лукавинку на губах Игнат. Но не острую, не саркастическую, как иногда умел.

— Ну, дождались, Игнат! Наконец-тоГ Сколько мечтали, а свобода пришла… Так что позволь как старого, можно сказать, соратника поздравить тебя от души. Ему, Мишке, наверное, этого так остро не почувствовать — от горшка три вершка был, когда мы с тобой уже огни и воды сумели пройти…

— Да мы что, у нас еще молоко на губах, — хмыкнул Иванов. — Тут как раз о таких, как ты, с бородами, у нас шла речь…

Но Уханов уже подцепил Фокина под руку, оказались они на улице Парковой.

— На пару слов, — объяснил Аким. — По поводу вчерашней твоей речи в Брянском Совете. Товбин телефонировал мне в завод. Нет, без обиды. Наоборот, сказал, теперь у большевиков, наверное, появилась достойная личность… Но я не о том: то, что обошлось на заседании Совета, у нас в заводе, не скрою, может обернуться для тебя провалом.

— Оберегаешь или, не дай бог, запугиваешь? Только, сам знаешь, я не из пугливых, — резко, но в то же время и дружелюбно произнес Игнат.

— Не из пугливых, это точно, — подхватил Уханов. — Но и из тех, кого не мешает вовремя предостеречь… Как бы это выразиться точнее? Предостеречь от того, чтобы, не ведая броду, не сигал прямо в воду. Как, прости, с тобой уже бывало… Короче, в заводе настроения — не в пользу вас.

— Значит, открывается широкое поле деятельности, — с нескрываемым вызовом бросил Игнат.

— Деятельности для чего? Чтобы посеять и расширить раздор в среде рабочего класса или чтобы этот класс сплотить перед лицом уже завоеванных, но требующих упрочения революционных свобод?

Хотелось ответить: печетесь на словах о единстве, а сами разъедаете то, чем и силен пролетариат, — его классовую сознательность, Но сказал на редкость миролюбиво:

— Извини, Аким. Если хочешь серьезно, то не время и не место.

— Да нет, я тебя не вызываю на спор. Просто решил в курс дела ввести, обрисовать обстановку, поскольку раньше тебя в заводе оказался. Знаешь, Бежица, как, впрочем, и весь российский рабочий класс, добилась того, за что боролась, — реальных политических свобод. Зачем мутить теперь ей голову обещаниями несбыточных утопий, как делает Ленин…

— О Ленине не будем, — прервал его Игнат, — и об утопиях тоже. Мы с тобой не философы-теоретики, а практики-реалисты. А реализм, к примеру, сейчас подсказывает мне необходимость сесть за тарелку хороших щей — со вчерашнего вечера, извини, кроме стакана кипятку, ничего не успел перехватить. Так что поворачиваю к тем, кто обещал дать пищу. Увы, против естества не пойдешь.

Они действительно ступили на революционный путь, можно сказать, в одну пору. И вместе прошли самую начальную и самую, наверное, страшную часть этого пути, поскольку жестокое испытание, которое суждено было им нетерпеть, оказалось в их жизни первым, а первое всегда оглушает своей неожиданностью и неизведанностью.

После бурных событий осени и зимы девятьсот пятого года, когда Игнат впервые приобщился к массовым выступлениям рабочих, лето следующего, девятьсот шестого, ознаменовалось этапами новыми, лично для него особенно значительными.

В конце весны он закончил училище и был определен на Людиновский механический завод помощником чертежника главной конторы. Мать не могла скрыть радости — в служащие вышел сынок, ныне, даст бог, из всей семьи пойдет по дороге, где работать надо умственно, головой, как многие потомственные господа, а это не чета тяжелой подневольной доле мастеровых.

Однако была у Игната и другая, для него ни с чем не сравнимая радость, которой он, конечно, не мог поделиться ни с матерью, ни с отцом. По рекомендации учителя Павлова приняли его в члены Российской социал-демократической рабочей партии. Приняли, как и водится, на подпольном заводском собрании, причём без колебаний и сомнений, несмотря на то что полных лет ему только вышло шестнадцать, — знали как ближайшего помощника Алексея Федоровича. Но мало сказать приняли — избрали сразу секретарем организации. Молодому, грамотному, кому, как не ему, взвалить на себя организаторскую работу! И верно угадали — все завертелось в руках Игната, все пошло шибко, радостно как-то. По всем направлениям оживление проявилось: и связь с округой стала налаживаться, и снабжение литературой улучшилось, и крепкие нити завязались с Бежицей — с окружным комитетом РСДРП.

Не ожидали многие, что так споро пойдут дела, и совсем уж удивились, когда от молодого вихрастого чертежника стали получать сложенные вчетверо печатные листки. Знали: выходит газета «Брянский голос», а теперь — свой «Мальцевский рабочий»! Такое дело поднять, чтобы свой печатный орган!..