Александр Марков - Атаман Метелка

Кречетников усмехнулся и, поправляя на шее шарф, доверительно проговорил:

— Ты и сам, друг мой, знаешь, что при обсуждении дел один голос хорошо, два — хуже, три — еще хуже, а десять — совсем скверно. Климова я решил оставить в Астрахани. Здесь он будет полезнее…

Атаман Заметайлов послал в город Тишку. Кто остановит свой взор на старике? Сойдет за нищего. И никому невдомек, что под рваной сермягой за крученым шелковым поясом пара турецких пистолей и короткий нож с костяной рукоятью. А главное, старик знает Астрахань. Бывал в городе не раз.

Еще прощаясь с лоцманом, Заметайлов наказывал подыскать ему в Астрахани надежных людей, которые бы могли помощь оказать и ватагу пополнить. Договорились, что найти Рыбакова можно в Спасительском кабаке, где всегда шумят голытьба, гулящие люди, торговцы.

Деревянный питейный дом стоял в Белом городе недалеко от Пречистенских ворот кремля. В народе эти ворота назывались Спасительскими, так как над воротами в башне была устроена часовня в честь нерукотворного образа Спасителя. Каждый прохожий мог поклониться этому образу, вделанному в нишу башни. От непогоды потемнел лик. Не угадать ни усов, ни бороды. Да и времени, как утвердили его здесь, прошло немало. Горожане полагали, что икону привезла в Астрахань дружина Ивана Грозного, его любимый воевода Шемякин-Пронский.

Кабак, который находился недалеко от ворот, в народе тоже нарекли Спасительским. Рыбаков так и сказал атаману:

— В городе меня найдете у Спасителя. В полдень я там всегда бываю. Может, кто наймет на провоз товаров.

Тишка прибыл в Астрахань утром, до условного часа оставалось много времени. Подался на Большие Исады. Этот базар знал хорошо. Тут легко было продать краденое, найти нужных людей. Базар был знаменит торговлей рыбным товаром. На берегу Кутума в специальных садках плавали осетры, севрюжки, стерляди. За береговым валом — поднятые оглобли телег, яркие кафтаны, бешметы степняков, божба, крики. На огромном торжище все поглощены одной целью — продать дороже, купить дешевле. Болдинские монахи, имеющие богатые рыбные ловли, привезли в больших кадях живых судаков. На другом возу десятки счалов вяленых сазанов и щук.

Тишка долго смотрел, как здоровенные монахи в черных рясах расхваливали свой товар. Но покупателей было мало. К болдинским монахам подошел чужой монах с железной кружкой. Низко кланяясь, он зачастил:

— Пожертвуйте, православные, на божий храм, на каменное строение… Пожертвуйте, милосердные братья, от щедрот своих…

— Проходи, раб божий, из чужого монастыря не подаем, свои ходят.

— Пожертвуйте хоть щучку на пропитание, благодетели вы наши…

Сивый монах, давясь смехом, еле выговорил:

— Ишь на щучку потянуло… Тебе, чернец, это ни к чему…

— У, ироды окаянные. Отъелись тут. Я до преосвященного дойду.

Тишка свернул к ряду, где торговали конями. Покупатели и торговцы горячатся, кричат, путается русский говор с татарским, калмыцким, ногайским. Едисанский татарин, нахлобучив шапку, держит под уздцы тощего коня. И несмотря на все доводы, твердит одно:

— Пять рублев.

— Да ведь посмотри, у него ребра светятся.

— Карош.

— И нутро, может, подпорчено.

— Карош.

— Ну, отдашь за три?

— Пять рублев.

— Ах ты басурман, зарядил свое. Вишь, вот и шерсть повылезла. Правый глаз слезится. И копыта все сбиты… Послушай, бери три рубля.

— Не бери.

— Ну, так возьми четыре.

— Не возьми…

Тишка сплюнул и зашагал прочь, ища, где бы напиться. Квасной ряд встретил разнобоем голосов:

— Квас московский с инбирем, сами в рот не берем!

— Астраханский шипучий, самый лучший, с игрой, с иголкой, бьет в нос метелкой!

На кричавшего зашикали:

— Не ори на свою голову. Метелку ноне поминать не с руки.

Торговцу кивнули на низкий шатровый навес, где густо толпился народ. Так и не испив квасу, Тишка, будто чем-то оглушенный, заторопился к навесу. Под дубовыми скатами висело чугунное било, которым время от времени созывали народ. Здесь же, на толстой плахе, был прибит большой печатный лист. Стоящий рядом капрал читал громким голосом:

— «Войск Ея императорского величества от полного генерала и кавалера графа Панина

ОБЪЯВЛЕНИЕ

По всемилостивейшему от Ея императорского величества соизволению мне препоручено пресечение минувшего народного возмущения, сделанного злодеем и самозванцем Пугачевым, воспринявшим уже на Московской площади за свои беззакония смертную казнь, но ноне с великим оскорблением услышал я, что между народом в некоторых местах разглашаются и рассеиваются плевелы таковые, якобы какой-то разбойник Заметаев появился и будет производить новое народное разорение. Я должностью моею нахожу, по верности к Ея императорскому величеству, через сие объявить и увещевать, чтобы тому разглашению отнюдь не верить и не пускать народу вводить себя в новое какое-либо заблуждение к новой себе погибели и крайнему разорению, не веря никому об оном разглашении, и запрещаю имя Заметаева и всякого другого подобного тому чудовища к народному устрашению произносить и употреблять или упоминать. Если же кто дерзнет именем злодея Заметаева или каким другим возвещать новое в народе возмущение, с тем приказано будет поступить со строгостью государственных законов, как было от меня поступлено с возмутителями и сообщниками минувшего народного возмущения.

Сочинено в Москве, июня, 4-го дня 1775 года. Граф Петр Панин ».

У Тишки закружилась голова. Видно, от духоты и базарной пыли. Он оперся о чье-то плечо и стал слушать описание примет атамана. Затем капрал говорил о назначении тому, кто поймает Заметаева, ста рублей. Будто из-за глухой стены доносились возбужденные голоса:

— Вот как, видно, в цену товар входит. Давно ли всего двадцать целковых сулили, а теперь на-ко, поди…

— По боярину и говядина, по товару и цена…

Тишка отошел в сторону. Солнце было уже высоко и немилосердно жгло обнаженную голову. По морщинистым щекам стекали капельки пота и терялись в седой бороде. Старик вытер пот рукавом, оглянулся. По-прежнему шумел базар, кричали торговцы, ругались барышники… Остановил мальчишку-водоноса. На копейку купил холодной, только что из погреба воды. Выпил, не отрываясь от глиняной кружки, и сразу исчез зыбкий туман в глазах. Голова стала легче, мысли яснее. Понял, что для государыни Заметайлов опасен не меньше Пугачева и множество воинских команд по разным дорогам и весям с усердием рыщут в надежде получить обещанную награду.