Александр Марков - Атаман Метелка

— На меня, ребята, положитесь без сумнения. Я всех бурлаков здесь знаю. И с степняками дело имел. Друг у меня есть, едисанский татарин. Вот голова! Из-под себя кобылу украдет. Сколько лошадей мы с ним поотгоняли…

— Стой похваляться, — тихо молвил Тишка, мелкими глотками потягивая пиво. — Я и сам погрешил немало… Но дело сейчас такое — не лошадей красть… Видел на базаре грамотку, графом Паниным подписанную… Ведь ежели узнают, о ком мы толкуем, и то не миновать наказания. Как думаешь, можно в Астрахани сполох устроить, да так, чтоб всех дворян на распыл пустить?

— Как сказать… Ежели бы ограбить кого или табун угнать, нашел бы любителей, а тут — не из корысти… Не знаю, что и молвить, — смятенно заговорил Багор. — Недовольных много, налоги и утеснения сам знаешь какие, а как поднять-то народ? Головня нужна, чтобы палом всех охватила, и не только головня, — что одна головня сделает-то по всему государству?.. Много у нас шуму было, когда на Яике Петр Федорович объявился здрав и невредим и с воинством многим… Только на Яике — это одно, а у нас начальство крепко сидит, чуть что — и в Пыточную. Разбирай там на досуге…

— Эх, — горько произнес Тишка. — Пыточной вас запугали. Вот раньше был народ — не вам чета. А ноне? Вон какие утеснения казачеству, а казачество молчит.

— Как молчит, а Пугачев?

— Спасибо, Пугачев расшевелил малость.

— Грозный, сказывают, был человек…

— Грозный-то грозный, — согласился Тишка, — да правду и волю любил.

— Да ить и Разин любил волю-то, а, говорят, много крови пролил неповинной…

— Неповинной, не знаю, — уже злясь, отвечал Тишка, — а боярской да воеводской пролил вдосталь.

— Я вот слышал еще… — начал лоцман, но не окончил.

Тишка потянул его за рукав и тихо прошептал:

— Глянь-ко на дверь кабацкую. Почудилось мне, будто там треуголка маячит… Да незаметно глянь.

Рыбаков поднял кружку, прильнул к ней губами, а сам, не поворачивая головы, скосил глаза на дверь. Потом поставил кружку и сказал тревожно:

— Сдается мне, это поручик Климов. Чего это он там стоит?

— Пойдемте отсюда. Как бы Спасительский кабак не стал нам ловушкой, — срывающимся голосом проговорил Тишка.

Они встали, положили на крышку жбана деньги и направились к калитке. Но не дошли до нее шагов пять. Тишка увидел за низким забором штыки и крикнул:

— Назад!

— За мной! — выдохнул на бегу Федька Багор.

Он бросился к сараю. Тишка и лоцман метнулись за ним. Вслед грохнули выстрелы. Рыбаков, вскинув руки, упал в лопухи.

— Стойте! Не стреляйте, сволочи! — закричал поручик, выбегая из черных дверей кабака. — Не стреляйте! Живьем возьмем!

Климов метался по двору, размахивая шпагой. Он знал, что бежавшие, захлопнув за собой дверь сарая, оказались в западне и стрелять в них не стоит. Вложив шпагу в ножны, он весело крикнул солдатам:

— А ну, ребята, вышибай дверь!

Солдаты схватили валявшееся на дворе бревно, но едва подбежали к двери, как гулко ударили два пистолетных выстрела. Один из солдат, охнув, ухватился за живот, с головы поручика пуля сорвала треуголку.

Солдаты отпрянули, многие попрятались в лопухи. Поручик продолжал кричать: «Не стреляйте!» — хотя не знал, как взять старика живым.

Между тем на город опускались сумерки. Все небо заволокло тучами. Тихие синие сполохи зарниц обещали грозу, а с ней — живительный дождь. Но дождя не было, и только мертвенно-синее сверкание жутко и таинственно полыхало в пыльной мгле. В сарае было совсем темно.

Федька, раскидав в углу солому, нащупал рукой кольцо и рванул на себя. Что-то скрипнуло.

— Лезь, — зашептал он Тишке.

— Куда? — не понял старик.

— Тут ход потаенный. Не знает никто. Выйдешь в город на моем подворье, а там до Безродной слободы рукой подать. Ищи ветра в поле.

— А ты как же?

— Я после спущусь. Для острастки постреляю малость. Отомщу за Игнашку-дружка. Дай-ка свой пистоль…

Климов, опасаясь затяжки дела, велел поджечь сарай. «Огня не выдержат, выбегут, тогда ловить сподручней», — рассуждал поручик. Еще двое солдат было убито выстрелами из сарая, когда подносили к стенам зажженный хворост. Сарай вспыхнул сразу. Иссохшие доски стосковались по огню. Огненный столб взметнулся к темному небу. Напуганный выстрелами, к месту пожара подкатил в коляске губернатор Кречетников.

— Объясните, поручик, что здесь за пальба и почему сарай полыхает? — громко спросил губернатор. — Ведь при ветре вы полгорода спалите.

Климов указал на трупы солдат и стал пояснять, что в сарае укрылся один из ватажников Заметайлова. Вместе с ним Федька Багор — известный в городе мошенник. А вон там, в лопухах, лежит подстреленный Игнат Рыбаков — астраханский лоцман. Тоже был с ними…

— Да как же ты промашку дал? Живьем бы надо! — закричал губернатор.

— Оттого и поджег, чтоб живьем, — прохрипел поручик.

— Где уж живьем, гляди, крыша рухнула! Никто же не выскочил…

Климов потерянно глядел, как языки пламени лизали рухнувшие стропила, как с треском рушились стены. Но вскоре пошел дождь и сбил пламя. Мешанина обгоревших досок и балок с шипением гасла.

Обозленный неудачей, губернатор укатил домой. Уезжая, наказал Климову эту ночь провести в разъездах по городу.

Тишка вылез наружу и долго не мог понять, где он. Лил дождь, кругом непроглядный мрак. Ноги путались в арбузных плетях. Огород Багра был недалеко от городской стены. Угадал крытую черепицей высокую крышу таможни. Повернул в сторону Решетчатых ворот, которые вели в Земляной город. На ночь деревянные решетчатые створки ворот замыкались на засов, около них всегда находился караульный — отставной солдат. В непогоду он укрывался в будке. Как и рассчитывал Тишка, солдат похрапывал, выставив вперед ствол ружья. Караульный не слышал, как легонько стукнул засов и в ворота скользнула серая тень. За стенами Белого города у рогатки Тишку окликнул часовой, но он уже юркнул за угол торговой бани. По заливистому лаю собак определил Безродную слободу. Знал: спасенье только там. Астраханские слободы давали гостеприимный приют всякого рода беглым, всякому вольному, прохожему и гулящему люду, гонимому суровым законом и тяжкой судьбой.

Истинным раем для беглых была Безродная слобода, грязным и черным, земляным раем. Вот он, страшный земляной город, утопающий в грязи. Деревянные дома в слободе были наперечет и стояли в глубине дворов, огороженные глухими заборами. На улицах жались друг к другу курные избы и землянки, крытые дранью и камышом.

Тишка хотел свернуть в первый же переулок, как вдруг странный звук заставил его остановиться. Ему показалось, что заверещала какая-то ночная птица. Он прислушался. Вновь, перебивая шум дождя, раздался тоскливый, протяжный писк. Тишка понял: ребенок. Но где он плачет? Старик сделал несколько шагов к церкви. Плач стал явственней. Неужели подкидыш? Сердце Тишки тоскливо сжалось. Такой дождь. Захлебнется малютка. Он начал быстро шарить руками по паперти. Наконец руки наткнулись на мокрый комочек тряпья. Комочек шевелился. Старик поднял его и прижал к груди. Никогда за свою долгую жизнь он не держал на руках младенца. Тихие упругие толчки и судорожные всхлипывания, казалось, были началом и концом в этом кромешном мраке.