Александр Марков - Атаман Метелка

«Только вот шиш им, а не награда», — зло подумал Тишка и заспешил в Спасительский кабак. Прошел Проломанные ворота Белого города, поплутал немного в закоулках гостиных дворов и вышел прямо на пятистенную рубленую избу, над дверью которой красовалась вывеска с надписью: «В сем доме питейная продажа». Тишка вспомнил, что прежде на вывеске был намалеван офицер с курительной трубкой. Огромный замок сторожил дверь. Тишка все же взошел на крыльцо и попытался заглянуть в щель, которая темнела у косяка. С улицы кто-то насмешливо крикнул:

— Эй, старик, тебе бы в монастырь, а ты здесь спасенье ищешь! Ноне все кабаки велели закрыть, владыку хоронить будем.

Только теперь обратил внимание Тишка, что народ спешил в кремль. Закрывались двери гостиных дворов, убирались лотки с товарами. Вместе со всеми направился в кремль и Тишка. Огромная толпа любопытных собралась на архиерейском подворье. Гроб с телом епископа отпевался в Крестовой архиерейской церкви, откуда его должны были перенести в Успенский собор, где в нижнем этаже находилась усыпальница астраханских иерархов.

Больше всего астраханцев поразила необычность смерти епископа. Мефодий болел долго. Ездил в разные монастыри, поклонялся святым мощам, но исцеление не приходило. Тогда, будучи по делам службы в Кизляре, решил попользоваться за Тереком теплыми водами. Приказал своим служкам сделать над ключом мостки и поставить на них войлочную кибитку. Но когда епископ стал раздеваться, мостки под ним зашатались, рухнули, и полуголый владыка оказался в горячем, почти кипящем ключе…

Тишка, любопытства ради, пробрался сквозь жаркие тела в самую церковь. В ней было темно и нестерпимо душно. Над всеми обычными, спокойными запахами храма, над благоуханием ладана и воска царил отвратительный, страшный запах тления.

Доносился надтреснутый, будто из глубокого колодца голос псаломщика.

Горели свечи, как в сумерках, бросали на лица красноватые отсветы, и будто не живые люди столпились у гроба, а каменные маски неведомых истуканов. И будто неживой голос вещал:

— Приидите, последнее целование дадим, братие, умершему…

Не помнил Тишка, как вывалился из церкви, отдышался еле, притиснутый к каменному барьеру.

Частый колокольный перезвон заунывно плеснул на кремлевскую площадь. В дверях Крестовой церкви показались хоругвеносцы [17] Хоругвено́сцы — священнослужители, которые во время торжественных процессий несли хору́гви — церковные знамена. . Позади них шел дьякон, неся на вытянутых руках блюдо, на котором покоились омофор [18] Омофо́р — часть архиерейского облачения. и митра [19] Ми́тра — архиерейская шапка. , усыпанная самоцветами. По бокам его шли два псаломщика с жезлом и подсвечниками. За ними показались четыре дьякона, которые несли крышку гроба, обитую черным бархатом. Затем на руках высшего священства заколыхался гроб с телом Мефодия. На груди умершего под лучами солнца заискрилось Евангелие в дорогом окладе. Лик был покрыт пеленой.

Вокруг зашушукались:

— Владыку-то, говорят, совсем не признать. Кожа вся запузырилась, и борода вся повылезла…

— Батюшки, за что же господь так наказует, ведь святой жизни был человек, кротости и смирения образец…

— Кротости? Да я сам видел, как он священников нагайкой стегал, когда привезли их в Астрахань скованных, за то, что в молитвах поминали о здравии не императрицу Екатерину, а самозванца.

— Что и говорить… Его же келейники от него плакали, посохом учил… Да еще слушок идет, что и мостки-то они с умыслом плохо положили.

— Господи, спаси и помилуй нас, грешных…

Сбоку засипел бородатый купец:

— Экие блудоязычники. А того не вразумите, что сам господь призвал преосвященного Мефодия в лоно свое и, любя пастыря, еще на земле уготовил венец мученический…

Тишка знал о преосвященном другое. Мефодий тяготился астраханской жарой. В душные, летние дни сидел в саду под пологом почти нагишом. Туда ему приносили щербету [20] Щербе́т — восточный напиток, настоянный на сушеных фруктах. , холодного квасу, мороженой земляники с сахаром. Иногда у полога выстраивался хор певчих с регентом [21] Ре́гент — руководитель церковного хора, дирижер. , которые по приказу Мефодия исполняли псалмы и священные гимны. Слух у владыки был тончайший. Если кто не к месту повысил октаву или пускал петуха, того ждала жестокая порка и покаяние. Один из архиерейских певчих, будучи брошен в подвал, сбежал и несколько месяцев был в ватажке Тишки. Тогда и порассказал он о многих беззакониях на подворье владыки.

Еще больше зачастили колокола, толпа пришла в движение, и тут рядом увидел Тишка войлочный колпак, лихо надвинутый на левое ухо. Не веря в удачу, протиснулся еще ближе и узнал Рыбакова, его курносый облупившийся нос, острый взгляд, устремленный на похоронный кортеж.

Они обрадованно поздоровались и стали выбираться из гущи любопытных, не дождавшись конца погребения.

— Куда теперь мы? — спросил Тишка.

— К Спасителю пойдем, как условились. Надежное место.

— Да я уж был там. Кабак закрыт.

— Ничего, для нас место найдется.

Вскоре оказались они перед кабаком, вошли в замшелую неприметную калиточку сбоку и очутились во дворе, заросшем лопухами. У деревянных сараев громоздились пустые бочки. Из задней двери кабака наносило жареной рыбой и луком. Туда и юркнул расторопный Рыбаков. Вскоре он вернулся, неся запотелый жбан пива, поставил его на траву.

Тишка, вспомнив, спросил:

— Отчего вывеску-то на кабаке переменили? Я было и не признал.

— Да ведь, сказывают, офицер-то намалеванный с рожи будто на обер-коменданта Левина смахивал. Тот и велел убрать… Охолонись малость, ну и жара… Непременно дождь будет. Еще эти похороны не вовремя… Можно было бы человека одного встретить… Федьку Багра… Нужный человек…

— Я здесь, спасибо, не забывают меня люди добрые. — Над лопухами поднялась взлохмаченная голова.

— Вот это да, — протянул удивленно лоцман, — легок на помине.

Федька Багор порывисто поднялся. Высокий и сутулый, он и взаправду напоминал багор — такой же крепкий и зацепистый. Ветер ерошил его темно-русые спутанные кудри. Черные, еще не проспавшиеся хмельные глаза лукаво улыбались.

Подойдя, он босой ногой примял траву и уселся, будто в царственное ложе. Затем вынул из кармана две вяленые воблы.

— Вот нам и трапеза. Ты, Игнат, разливай, в горле давно, как в степном ильмене, все пересохло.

Лоцман разлил пиво и посмотрел на Федора.

— Вот человек от атамана объявился… Помнишь, я тебе говорил…

— Ну, хватим, ребята, чтоб бог удачи послал.

Багор выпил, вытер усы и с достоинством проговорил: