Александр Марков - Атаман Метелка

Тишка почти бегом бросился к сторожке. Он знал: она должна быть тут, при церкви. Чутьем отыскал крыльцо. Забарабанил в дверь ногой. За дверью испуганно зашаркали чоботы. Дверца скрипнула — на пороге показался приземистый старичок со свечой. Свободной рукой он застегивал серый камлотовый подрясник. Лицо его было отекшим, с большой лысиной, едва прикрытой прядями седых волос. Утлая косичка перетянута полинялой ленточкой.

— Впусти, отче, вот младенец тут лежал, — срывающимся голосом стал объяснять Тишка.

— На паперти? — понимающе кивнул священник. — Каждый месяц кладут. Ну, входи, раб божий, сюда клади греховную ношу…

Священник выдвинул на середину комнаты широкую скамью.

— А не упадет он, батюшка? — тревожно спросил Тишка.

— Да што ты, старче, сколько их уложено было, — проговорил, тряхнув косичкой, священник. — Дите-то мужского пола. Сейчас водицы согреем, обмоем, а уж позже именем нарекем. Тебя как звать, старче?

— Тишкой, — глухо отозвался старик, суетливо помогая священнику растоплять печь.

В дверь постучали.

— Отче, отвори дверь служивым, дождь обождать. На огонек заглянули…

Священник пошел открывать дверь, а Тишка подкладывал в печь дрова. Когда по полу загромыхали солдатские башмаки, Тишка поднял голову. Офицер оглядывался вокруг, потирая мокрые руки. Это был поручик Климов. На его носу дрожали капли дождя. Быстрые птичьи глаза его удивленно оглядывали скамью и шевелящиеся на ней лохмотья. Солдаты толпились сзади, кряхтя и покашливая. Без команды офицера они не решались сесть. Поручик перекинул взгляд на человека, стоящего у печи, и лицо его стало бледным и мертвым. Тишка показался ему призраком, воскресшим из огня. Отблески пламени трепетали на его куцей бороденке и спутанных седых волосах. Глаза, будто угли, тлели под кустистыми бровями, как остатки только что отгудевшего пожара.

Поручик, задыхаясь от страха, шагнул назад и опрокинул скамью. Ребенок покатился по полу, надрываясь криком. Тишка выпрямился, вынул из-за пояса короткий туркменский нож и тихо пошел на офицера. Немея от ужаса, Климов выдернул из кобуры пистоль и выстрелил в косматую широкую грудь почти в упор. Тишка упал головой вперед, грудью на опрокинутую скамью. Несколько мгновений он видел перед собой тупой офицерский штиблет, слышал все удаляющийся всхлип ребенка. Мелькнула мысль: «Мальчонку бы не задавили» — и тут же угасла, втянутая в бесконечность непроницаемой тьмы.

Ночь была тихая, безлунная. Даже с вечера трудно было разглядеть близкий, подернутый туманом берег. Тотчас за отмелью начиналась таинственная пустота. То там, то здесь зарождались и вновь пропадали какие-то странные отрывистые звуки. Мерещился парус. Плеск рыбы, шелест ночных птиц невольно заставляли поспешно хвататься за ружья. Вот впереди замаячило черное пятно. Один из казаков поднял ружье, но есаул, стоящий у корявой ветлы, шепнул:

— Опусти рушницу, друже. То не вороги…

— Что ж это?

— А не видишь?

Кудлатая коряга, сорвавшись с песчаного бугра, как живое чудище, плыла посреди протоки.

— Вы не смотрите, а слухайте, — наставлял есаул казаков, — атаман голос подаст.

Атаман Заметайлов засел с десятью удальцами в камышах в приверхе острова. Еще днем ему донесли, что протокой Быстренькой пройдет разъездная команда на шести лодках. На лодках сто пятьдесят солдат и три офицера. И вот в самом узком месте протоки, на обливном острове, устроена засада. Атаман загадал: если осилит солдат, значит, долгой будет жизнь, а не осилит — так и сложить ему здесь голову, на этих камышовых берегах. Заметайлову все больше и больше тоска сжимала сердце. Особенно когда узнал о гибели лоцмана и старика Тишки. Большие надежды на них возлагал. Думал смутить горожан к новому пожару, раздуть еще не угасшие после великого смятения угли. Да, видно, раздувать их надо умеючи или зная, где есть сух-горяч хворост для нужного дела. Пугачев знал… Или, может, ему помогало самозваное имя. Дворяне клянут Пугачева, а народ втайне молится за него. Не верит даже в смерть его. Считает, что врут господа, государь Петр Федорович схоронился в лесах, а вместо него поймали и предали казни какого-то простого мужика — Пугача.

Заметайлов смутно понимал, что бороться за волю надо по-другому… Но как?..

Оттого на душе атамана была серая наволочь и мутная зга. Не радовало даже, что с ним давно хочет свидеться атаман другой лихой ватаги — Петр Кулага, бывший солдат первого Астраханского батальона.

Это даже пугало. Ведь сидели они с ним в одном остроге, и наверняка Кулага узнает его. Пока же никто не ведает прошлого Заметайлова. И это к лучшему. Последние дни часто видел во сне сына. Будто стоит он на лесах и вместе с иноками расписывает стену в монастырской церкви. Из-под кисти сына удивительно быстро появлялось житие человека с темным ликом и вдохновенными огненными глазами. Вот он проповедует в Назианзе, вот обличает ариан в Константинополе. А вот среди желтых скал, в окружении зверей… Заметайлов хорошо знал этого святого — то был Григорий Богослов. Он и сам наречен Григорием — это его покровитель. Помнил, что не раз говорил купец-старообрядец о жертвенном подвиге Григория во имя бога: ходил он по раскаленной земле босиком, носил рваную одежду, спал на голой земле и никогда не разжигал огня, чтобы согреть свое тело.

Просыпался атаман встревоженный. Видеть во сне церковь — к терпению. А ведь все виденное во сне было и наяву — не раз навещал в монастыре сына, где он постигал тайны иконописания.

И вновь хотелось быстрее увидеть жену и сына. Как они там, в ненавистной вотчине сенатора?

Скрип уключин заставил насторожиться. На протоке стало заметно светлее. Да и разве сунутся солдаты в ночную темь. А вот и мерные всплески весел. Приглушенные голоса:

— Греби быстрее! Держи правее!..

Еще минута — и остроносая лодка влетела в узкий проток. За ней — вторая, третья…

Заметайлов пригнулся и хрипло каркнул. То был условленный знак. Есаул этот знак понял, и на ухвостье острова сквозь камыши просунулось жерло пушки. Едва первая лодка поравнялась с кривой ветлой, хлопнул пушечный выстрел. От смоленого борта отлетели доски.

Страшный крик прорезал тишину. И тут же загрохали ружья и пистоли. Некоторые солдаты стали бросаться в воду.

— Не трусь, ребята! — загремел офицер. — Поворачивай назад!

Но развернуться в узкой протоке было нелегко. А тут подоспел на лодках сам атаман. Казаки налетели с посвистом, криком, визгом. Офицеры пытались сдержать их натиск, бросились к берегу, но на отмель выскочил лишь один, двое упали, сраженные пулями.