Александр Марков - Атаман Метелка

«Никак, опять Васятка?» — радостная мысль обожгла атамана.

Два мужика вновь сопровождали сына. Расположились, как и вчера, у ветряка.

«Видно, не успел вчера окончить видопись», — понял Заметайлов.

Прячась за стеной камыша, стал подбираться ближе к ветряку. Вот уже видно сосредоточенное лицо сына, его плотно сжатые губы, вот веснушки приметны стали на смуглых щеках. Пальцы правой руки крепко сжимают кисть, которая словно танцует по бумаге. Мужик, держащий над головой Васятки зонт, прикрыв глаза, тихонько посапывал — спал стоя, разморясь на солнце. Другой, держащий скляницу с водой, толкнул слегка Васятку рукой и подмигнул ему в сторону спящего. Затем, нагнувшись к самому уху дремавшего, чихнул страшным голосом. Мужик испуганно затряс головой и выронил из рук зонт. Художник залился смехом, а незадачливый мужик, поняв, чья это проделка, обрушился на друга:

— Ты что, сдурел, Поликарп? Испугал до смерти. Да и крик зачем поднял? Наказывали ходить с бережением… Не ровен час, Метелка шастает… Ноне всю ночь не спал, в сторожа назначили и ружье дали…

— Ружье? — хмыкнул Поликарп. — Чай, и стрелять не умеешь?

— Пальнуть-то при случае сумею, да что в том толку. Говорят, против него и солдаты-то не устоят, не то что мы…

— Да уж это господам виднее. У страха глаза велики. Чай, Метелка не дурак, чтоб тут, у Началова, торчать. Здесь солдат уйма…

Затем Поликарп обратился к художнику:

— А тебе, Василь, какая нужда по жаре таскаться? Через тебя и нас заставляют по солнцу топать…

Мальчишка смахнул с кисти воду и, отойдя шага два назад, стал сличать написанное с раскинувшимся вдали пейзажем. Затем, повернув голову к Поликарпу, сказал как бы в раздумье:

— Мне нужно начертить картину не только в общем размахе, но показать и великий зной, и полуденный свет на садах и деревянных строениях… Вчера смотрел эту видопись Никита Афанасьевич. Остался доволен. Говорит, возьми с собой в Италию… Пусть итальянишки посмотрят, что и у нас солнце не хуже ихнего.

— Что, и вправду в Италию посылает? — удивился Поликарп.

— Давно обещал. А намедни приехал из города, позвал маманю и велел готовить меня к отъезду. Осенью едет в Италию купец Лошкарев. Так вот, и меня с ним направят, и письмо напишет Бекетов к итальянским мастерам, чтоб взяли меня в учение.

— При деньгах-то все можно, — вздохнув, молвил Поликарп. — Только ты ведь, кажись, не крепостной, мог бы и отказаться.

— А зачем? — удивленно поднял брови Васятка. — Я мечтаю об Италии! Страна истинных искусств. Так я слышал… А мне бы где ни учиться, лишь бы стать настоящим мастером. Писать и писать… Деревни, города, людей, птиц… Все, что вижу. Это же счастье…

Мужики удивленно смотрели на него, а Васятка вновь заработал кистью проворно, неистово.

Атаман вернулся на стан хмурым, приказал готовиться к походу. Все думали, что он поведет их на Началово, как порешили раньше. Но когда навалилась темнота, Заметайлов велел повернуть лодки на низ, к морю.

— Батька, что это ты надумал помиловать пана сенатора? — спросил есаул.

— А чего на рожон лезть, там солдат невпроворот, — глухо ответил Заметайлов.

Подслушанный у ветряка разговор сбил все его планы, закружил голову горькой радостью.

«Вишь ты, Васятку в Италию посылают… А я ему что дам? Ну выкраду, увезу, а дальше?.. — мысленно задавал себе вопросы атаман. — Скитаться будут как неприкаянные. Может, вместе со мной и головы сложат. Мне-то что — один конец… Может, еще вернусь сюда с победным войском… Дай-то бог! Теперь уходить надо, подальше от этих мест, пока не прознал кто, что есть у меня в Началове жена и сын… А ведь талант у парня есть. Зря за море Бекетов посылать не станет. И грех такой талант губить. А ведь я бы погубил…»

Заметайлов обрывал горькие мысли, прислушивался к тихому говору гребцов, к скрипу уключин и прикидывал в уме, что теперь скажет своим сотоварищам утром, куда поведет их дальше.

После долгого совета решили пугачевцы податься на Дон. Может, вновь всколыхнется казачество, замутится мятежом бунтарская река.

В жаркий летний полдень более трех десятков всадников остановилось на отдых во владениях Теки Эркетенева рода. Через час несколько человек направились к пасущемуся в степи табуну лошадей. Вскоре им удалось обменять у табунных пастухов своих измученных коней на свежих игривых скакунов. Правда, пришлось за это доплатить десять рублей.

А через день разъезд бригадира Пиля узнал об этой сделке неизвестных всадников с пастухами. Начались допросы: кто возглавлял прибывших? После небольшого запирательства старший табунщик показал: «…атаман у них в почтении и ими беспрепятственно повелевает, который ростом невелик собою, лицом рыж, с малыми рябинками, волосы на голове русые, борода и усы рыжие, на левой руке близ мизинца имеет рану. Ему около сорока лет, как же он именем и прозванием называется, не знает, а казаки зовут его батюшкой… Есаул у них росту высокого, лицом смугл, волосы на голове черные, борода и усы бритые…»

Получив донесение Пиля, астраханский губернатор Кречетников схватился за голову. По всем приметам выходило, что это Заметайлов был в калмыцкой степи. Значит, он ускользнул из плотного кольца разъездных лодок и брандвахт, сумел вырваться на степной простор. Несдобровать Кречетникову, если Заметайлов замутит русское государство.

Губернатор предписал царицынскому коменданту выслать в разъезды три партии донских казаков с пушками, чтобы недреманным оком охватить дороги к Дону. Калмыцкому князю, полковнику Дондукову, находившемуся в Сарепте, велел разослать по степи калмыцкие команды. Мало того, для принятия надлежащих мер о Заметайлове было дано знать на Дон войсковой канцелярии и командующему войсками на Кавказской линии генерал-поручику Демему. Сам губернатор, спешно собравшись, поехал в столицу оправдываться перед государыней…

У Кумшацкой станицы Заметайлов решил сделать первый большой привал. Расположились в балке на густой сочной траве. Тут же пустили пастись лошадей. В станицу атаман отправил двоих купить хлеба и молока. На станичной площади прибывших задержали и повели к куреню атамана Нагибина. Нагибин по-сычьи взглянул на них, усадил рядом и стал тихо выведывать: долго ли были в пути и много ли у атамана ватажников?

Узнав, что их всего около тридцати человек, прикинул — неплохая бы награда за эту вольницу была. Недавно из Черкесска сообщили — за каждого беглого смутьяна, выданного властям, 50 рублей серебром.

Прощаясь, Нагибин велел выдать хлеба из станичного магазина и не удержался, пожурил прибывших:

— Чего же это атаман вас за молоком послал? Казаки вы или бабы! Приезжайте ко мне во двор, я вас вином угощу, добрым вином.