Трейси Шевалье - Тонкая нить [Литрес]

Пойманная в ловушку собственной робостью и неумением держать себя, Вайолет села. Помещение казалось ей совсем маленьким.

– Что вас привело к нам, милочка? – спросил хозяин из-за стойки, занимаясь чайником.

Вайолет поморщилась, хотя пыталась скрыть это. Не слишком ли дотошен хозяин, прячущий свое любопытство под добродушной улыбкой. Сейчас ее закидают вопросами, ей этого не избежать, но отвечать на них в присутствии человека с кукурузного поля с его пивом она не собиралась.

– Я… просто иду пешком.

– И куда же?

Мозг Вайолет отказался работать. Надо бы соврать, чтобы тот человек не узнал, куда она направляется. Но она не могла припомнить ни одного города к северу или к югу отсюда. А если бы сказала, что идет в Уинчестер, человек с кукурузного поля сразу понял бы, что она врет, ведь он видел, что она шла в противоположном направлении.

– В Солсбери, – неожиданно для себя ответила она, лишь бы не молчать, чтобы не показаться подозрительной.

– Вот как? Значит, от одного собора к другому?

Вайолет кивнула, раздосадованная тем, что так легко вычислили, откуда и куда она идет.

– К нам тут много народу захаживает, тех, кто идет тем же маршрутом. Тропинка ведет прямо к дороге. – хозяин кивнул туда, где, как предполагалось, проходит тропинка. – Старая римская дорога идет как раз до Олд-Сарума, к северу от Солсбери. Но вы, конечно, и сами знаете. У вас ведь есть карта, верно, милочка?

Вайолет показала ему свою карту.

– И вы, конечно, разбираетесь в картах?

Вайолет густо покраснела.

– Да, – ответила она. – Меня отец научил.

– Молодец. Хорошо, когда девочки учатся полезным навыкам. Но вы же не собираетесь топать пешком до Солсбери? Дорога неблизкая, за день не дойдешь.

– Я…

«Только не говори про Нетер-Уоллоп», – предупредила себя Вайолет.

– Я это к тому, что наверху у меня есть комнаты, – продолжал хозяин, – если вы, конечно, ищете, где остановиться переночевать.

– Нет, спасибо. Я хочу еще немного пройти, а уж потом остановлюсь где-нибудь.

Хозяин принес ей поднос с чайником, чашкой и тарелкой с печеньем.

– Вот вам заварка, а здесь горячая вода, – сказал он.

– Спасибо.

– У меня в Броутоне есть друзья, которые сдают комнаты, хотите, позвоню?

– Нет, спасибо, не стоит беспокоиться.

– Да какое тут беспокойство? Молодая женщина, и идет одна… Надо же вам где-то остановиться передохнуть, милочка.

– Нет-нет, прошу вас, не надо. У меня есть где остановиться.

– И где же?

Хозяин все не отходил от ее стола. Человек за стойкой бара взял кружку и принялся пить. Вайолет не могла оторвать глаз от его профиля.

– В Нетер-Уоллопе, – ответила она.

Искусно врать она так и не научилась.

– Что? В «Пяти колоколах»? Передавайте Бобу привет… И еще передайте, что в среду вечером я его жду на крикете.

Вайолет кивнула.

– Придется сделать небольшой крюк?

– Я… У меня там друзья.

– Правда? И кто же, простите за любопытство?

«А вот и не прощу, – подумала Вайолет, – на всю жизнь запомню».

Под маской дружелюбия у хозяина таилась враждебность, будто он так и хотел на чем-то подловить ее, уличить во лжи. Но он бы возразил на это, сказал бы, что просто исполняет свой гражданский долг, кто-то же должен присматривать за тем, что происходит вокруг, кто к ним приходит и кто уходит. А Вайолет хотелось, чтобы он был отзывчив искренне, по-настоящему и ей можно было бы обратиться к нему с вопросом: «А вон тот человек у стойки бара, кто он такой? От него за версту несет опасностью. Я ему не доверяю. А вы?»

Пока эти мысли проносились у нее в голове, воцарилось неловкое молчание, и лоб хозяина прорезала морщина – он нахмурился.

– Артур, – ответила она, чтобы заполнить эту страшную пустоту, и, вдруг осознав, что не знает его фамилии, добавила: – Звонарь.

Несколько самонадеянно с ее стороны было назвать его другом, конечно, они всего лишь раз с ним виделись… хотя у нее до сих пор в сумочке лежит его носовой платок. Вайолет почему-то так и не удалось вернуть его. И ей приятно было натыкаться на этот платок, когда она искала губную помаду или завалявшееся пенни. Возникало чувство, что и о ней кто-то заботится.

Хозяин загоготал.

– Артур-звонарь! – повторил он. – Тот самый. А вы знаете, однажды я попросил его объяснить, что они выделывают там со своими колоколами. И ни слова не понял из того, что он сказал. «Почему вы там не играете мелодию, под которую можно петь, а, старина?» – вот что я спросил у него. Мне кажется, он обиделся.

Хозяин проговорил это даже с какой-то гордостью.

– Как думаете, можно мне выпить свой чай на свежем воздухе? – как можно более весело произнесла Вайолет. – Сегодня такая хорошая погода.

Секунду хозяин молчал, казалось, он был несколько уязвлен, но сразу спрятал чувство за профессиональной улыбкой.

– Конечно, милочка. Давайте-ка я вынесу вам поднос.

Вайолет подняла рюкзак, в последний раз бросила взгляд на человека у стойки, повернулась к нему спиной, открыла дверь и придержала ее для хозяина с подносом.

Снаружи ей стало и лучше, и хуже. Лучше, потому что воздух действительно был свеж, не чувствовалось запаха табачного дыма и жареной рыбы и вообще дышалось свободней во всех смыслах. А хуже потому, что теперь она не знала, что делает человек, стоявший у стойки, и где он сейчас вообще.

Но как бы то ни было, хозяин, слава богу, милостиво оставил ее в покое: поставив поднос на скамейку, он сразу ушел, вернулся к себе за стойку. И сейчас, наверное, они с другим посетителем говорят про нее. Вайолет налила в чашку чай, откусила печенье – кстати, самое свое нелюбимое – и огляделась вокруг. Постоялый двор Джона О’Гонта стоял на краю небольшой деревни Хорсбридж, как она вычитала на карте. Деревня представляла собой всего лишь горстку домов, зато здесь была железнодорожная станция. Если захочется, можно сесть на поезд и доехать до Саутгемптона, подальше от человека с кукурузного поля и от хозяина постоялого двора, а заодно и от необходимости идти пешком дальше. Днем ее мать уезжает в Гастингс, можно было бы успеть и поехать с ней, вымолив у нее прощение. Вайолет испытывала сильное искушение сделать это, правда совсем недолго.

Мимо постоялого двора прошла молодая женщина, она толкала перед собой детскую коляску. Верх коляски был накрыт белой, отделанной рюшем тканью, а тот, кто лежал в коляске, видимо, спал, и женщина с обожанием любовалась им. Потом она подняла голову, окинула взглядом Вайолет – ее грубые ботинки, платье, карту и рюкзак, ее чай – и улыбнулась. Во все еще исполненном любви к своему ребенку лице совсем не было видно любопытства к чужой женщине. Вайолет улыбнулась в ответ.

Этот столь естественный обмен улыбками успокоил ее. Так здесь, оказывается, обитают и женщины, и дети, подумала она, не одни только мужчины, которые с самого утра пьют пиво. Сейчас она покончит с чаем и двинется дальше, в Нетер-Уоллоп.