Юлия Верба - Одесская сага. Нэцах

— Так маленько, что один Богу душу отдал, а второй на ладан дышит? — Это мальчишка-посыльный прибежал с известиями от шаманки и доложил на ухо Митричу несколько минут назад.

— Да ништо, одним больше, одним меньше. Завтра новые придут, я скажу старикам, чтоб прислали порасторопнее, — наигранно-безразличным тоном ответил Игнат.

— Ништо??!! Ты забыл, что один из них родственник нашего самого крупного покупателя?!

— Да какой он родственник? Так, седьмая вода на киселе, — парировал Игнат.

— Седьмая, говоришь, а кто за него теперь отступные будет семье платить, ты подумал?! Ну, Игнаха, не дай бог, что это именно он помер, я тебя тогда им в рабы продам, если сумма будет больше твоей доли!!! С общественных денег ни копейки не дам, заруби себе на носу!

— Да плевать мне на тебя и твои общественные деньги, мне семья поможет, ежели чо! — гневно крикнул Игнат.

— Семья — это хорошо, это ты правильно вспомнил, да вот забыл, видно, ты, что когда нужно было твоему старшему сыну калым платить, ты его чуть из дома не выгнал, я тогда ему помог, поручился за него на кругу, и выделили мы ему нужную сумму.

— Так он же на шаманкиной дочери жениться решил, а за нее такие деньжищи заломили! Мало ему других девок, что ли… За нее сын главы соседнего клана хороший калым давал, вот пусть бы и забирал ее!

— А того ты не смекнешь, что она вот уже сколько лет всех наших баб и деток лечит не хуже нашего полкового лекаря, где мы еще такую знахарку найдем? — прищурился Митрич.

— Да я ж потом за него отдал, — напомнил Игнат.

— А когда младший заженихался, ты ему в благословенье отказал и денег тоже не дал, ему старший брат помог, и я ссудил беспроцентно, сейчас парень счастливо живет, второй пацан у него на подходе.

— Да отдам я, отдам как смогу, — уже примирительно пробурчал Игнат, понимая, что припер его племянник в угол.

— Значит, так, ступай к знахарке, вызнай, что да как, денег ей дай, не жмись, пусть нарочного в аул сейчас пошлет, купит все, что нужно. С утра чтобы сам сходил в аул, разыскал семью того, что почил, узнал, в чем нужда, и денег дал, много дал, вдвое, чем попросят. Слышал? Или повторить? И запомни, я проверю. И молись, Игнат, моли Бога, чтобы выжил родственник нашего покупателя, иначе…

— Ну что иначе? Опять пугать будешь? — снова разъярился Игнат.

— Нет. Я свое слово сказал, ты меня знаешь. Хватит денег отступного заплатить — мы промеж себя свой вопрос по нашим правилам порешим, не хватит — пеняй на себя, нет и не будет тебе защиты от обчества, полно тебе лютовать, без надобности людишек жизни лишать, это тебе не на войне…

— Да были б люди стоящие, а то так, бараны какие-то безмозглые.

— Эти бараны приют нам дали, когда у нас земля под ногами горела, неужто запамятовал? А кто тебя от лихоманки избавил, когда ты доходяга доходягой был, мы тебя даже к лошади привязывали, чтоб ты с нее в забытьи не сверзился, не ровен час. Эх, гнилой ты человечишка, Игнат, ничему тебя жизнь не научила! Сам ненавистью к людям пропитался и других в свою веру обратить пытаешься, да вот только ничего у тебя не выходит, вон, даже сыны твои, плоть от плоти твоей, не хотят батькину веру исповедывать, вот и бесишься ты, заходишься злобой, лютуешь без меры, калечишь людей почем зря. Да видно, даже у Бога терпение лопнуло, не попустил он нынче, так что ступай, исполни, что должен.

И, повернувшись спиной к Игнату, обыденным тоном обратился к Борису:

— Ну, давай, господин хороший, рассказывай, чем я могу тебе нынче помочь.

— Так это смотря что решим делать дальше, — ответил тот.

— А я скажу тебе, что дальше будет… Перво-наперво ты забудешь все, что промеж нас с Игнатом сегодня было, иначе плохо будет, не вынуждай меня поступать не по-божески с тобой. Второе — о доле даже не заикайся, я еще не решил, как с тобой поступить, не случись тебя у нас, не было бы сегодняшнего разговора с Игнатом, но что случилось, то случилось, так что показывай, паря, очень хорошо показывай, что можешь и чем ты полезен нам, если уцелеть хочешь. И даже думать не моги, я тебя ни при каких обстоятельствах на Игната не променяю, он мне столько раз спину прикрывал, я ему столько раз жизнью обязан, что и считать нет смысла. Запомни крепко: то, что промеж нами было, то промеж нас и останется, ты в этом деле сторона. Понял?

— Да я вовсе и не о том, — очень быстро среагировал Вайнштейн, — я по делу вопрос задал. Если решили круглосуточно кашеварить тут, то надо на каждую печь по три смены истопников и фильтровщиков подготовить, навес над площадкой соорудить — днем они пламя не видят, солнце мешает, перегревы случаются часто, я не могу за всем уследить, и обязательно кормить их здесь, на месте, и воду пусть постоянно пацан им таскает, а не они бегают, это мешает, за огнем не следят.

— Ишь ты, по три смены на печь… Нет у меня столько людей, и по две смены будет довольно, а чтоб ты не пенял мне, что не слушал я тебя, соорудим тут же, за дувалом, кошару, сена вволю у нас, и пусть отдыхающая смена не в аул тащится, а тут спит, и сменяют они друг друга каждые 6 часов, как в дозоре. Вот и будут у нас и овцы целы, и волки сыты.

— Ну, как скажете, Алексей Дмитриевич, две так две. А вот кто меня подменит? Я ж не двужильный.

— Это решим. Мой старший тебя сменять будет. Покрутится тут сегодня-завтра, покажи, обучи его всему хорошенько, и в добрый путь. Ну и я когда-нить на подмену могу встать, дело-то, смотрю, не больно хитрое — как кулеш варить.

— Ну я бы так не сказал, — начал было Борис.

— Ну вот и не говори лишку, целее будешь, — не то предупредил, не то коряво пошутил его начальник.

— На сегодня все, найди чем прикрыть до утра казаны, печи затуши, чуть свет мы оба здесь, будем решать, что делать с концентратом, и утром пришлют новых людей с аула, так что на завтра у тебя, как говорится, хлопот полон рот.

Новый помощник Бориса Петр, старший сын Митрича, чернявый сноровистый молодой казак с раскосыми голубыми глазами на круглом лице, в отличие от отца, одет был как узбек, носил коротко подстриженную бороду и обрит наголо. Очень облегчало сотрудничество то, что он свободно мог изъясняться с узбеками, и ему не надо было по нескольку раз повторять одно и тоже. Так что уже на второй день Вайнштейн смог поспать урывками днем, а потом проспал и всю ночь, правда, не в доме, а тут же, в кошаре для рабочих, что на скорую руку соорудили за полдня по приказу Митрича. А дальше Борис с Петром поделили смены, и две недели пролетели незаметно. А затем наступило затишье. Отоспавшись, через неделю Вайнштейн заскучал…

Ирод все перебирал в голове значимые эпизоды своей трехлетней оккупационной одиссеи, но, правду сказать, ни один из них, за исключением истории с украденным золотом, не затронул какие-либо чувства Василия Петрович. Надо было выжить — он выживал. А вот что-то ж глодало его изнутри, не давало покоя, лишало сна, какое-то непонятное чувство неудовлетворенности не отпускало вот уже который день.