Роберт Штильмарк - Крылатый пленник

В пылающей груде взорвался остаток снарядов – пять-шесть штук пилот не успел расстрелять по фашистам. Чёрный дым снова потянуло ветром к лётчику и сделало его на какие-то минуты невидимым со стороны. Но и сквозь дым лейтенант успел заметить: бегут к нему вражеские тыловики с двух сторон. Сознание работало приторможенно. Тупо сознавалось неотвратимое приближение чудовищного несчастья, в реальность которого никогда не верилось всерьёз: достаться врагу живым. Сколько раз Вячеслав самоуверенно отрицал такую возможность. И вот… сейчас это должно случиться!

Вячеслав напрягает память: есть ли у него при себе что-нибудь такое, что не должно попасть врагу? И вдруг обжигает мысль:

– Партбилет! Платил взнос… Не вынул перед отлётом… Он здесь!

Левой, свободной рукой Вячеслав ощупал верхний карман комбинезона. Да, целлофановый хруст: билет действительно здесь.

Торопливо вытаскивает заветную книжечку, обёрнутую в прозрачную бумагу, находит ещё какую-то квитанцию с адресом семьи… А сквозь шум пламени уже слышны близкие голоса, топот.

С безжизненной правой руки пилот срывает кожаную перчатку, суёт туда партбилет и квитанцию, надевает перчатку на здоровую левую руку и с усилием ввинчивает перчатку с документами в рыхлую, ещё влажноватую землю отвала.

Он остаётся лежать ничком на этом отвале. Топот уже рядом. Что ещё есть при себе? Фотография? Сгорела в самолёте. Пистолет? Эх, пистолет! Не достать его левой рукой, он под комбинезоном, в кобуре, на правом боку. Надо же было, влезая в комбинезон, забыть, что пистолет остаётся под ним, становится практически недосягаемым. Разгильдяйство наше, эх!

Истошный вопль над ухом:

– Хенде хох! [4] Hände hoch! – руки вверх! ( нем. )

Вячеслав не пошевелился. Ждал короткой очереди в затылок. Огромный верзила, рыжеволосый, в очках, с автоматом наперевес подскочил к лежащему.

– Хенде хох!

В ту же минуту раздался треск мотоциклетного мотора. В коляске мотоцикла сидел унтер, за рулём – автоматчик.

– Шафт ийн вег! [5] Schafft ihn weg – уберите его ( нем. ) – гаркнул унтер набежавшим солдатам.

Пленника оттащили в сторону, освободили от парашюта, разрезали комбинезон, сняли пистолет с кобурой и ремнём. Потом перекинули поперёк коляски, вроде мешка с мукой. Мотоцикл рывком взял с места и помчался без дороги, прямо через поле, к зелёным камуфлированным палаткам. Чтобы пленник не свалился, унтер в коляске слегка подталкивал его в бок.

– Бесславный мне готовится конец! – с горечью подумал Вячеслав. – Хоть покажу, как умирает русский лётчик. Немцы любят расстрелы фотографировать. На карточке потом для порядка напишут: житие его было со 2 апреля 1923 по 8 июня 1943.

Тут унтер посильнее толкнул лётчика в бок: дескать, приехали! Солдаты-зенитчики подхватили пленника подмышки, сняли с мотоцикла. Стоять он не мог, присел на какой-то столбик у палаток.

– Скорей бы всё это кончилось! – он закрыл глаза от слабости и отвращения ко всему, что его ещё ожидало впереди.

Послышались шаги – кого-то вывели из соседней палатки. Шагает тяжело…

Приоткрыв веки, Вячеслав глянул… Батюшки! Кудряш! Лейтенант Кудряшов! Напарник, сбитый на семь минут раньше своего ведущего! Два конвоира шутливо подталкивают Кудряшова прикладами: теперь, мол, оба руса могут посочувствовать друг другу!

– Жив, Кудряш!

– А толку-то? Куда тебя ранило, Славка?

К пленным приближался офицер с надменным холёным лицом, очень розовым и гладким. В руке он держал пару новеньких лайковых перчаток. Он шёл и распространял вокруг парижские ароматы. Воротник кителя расстёгнут, на животе – револьвер в красной кобуре.

– Не по-нашему носят, – некстати подумалось Вячеславу.

Офицера сопровождал чернявый молодой человек из татар или черкесов, одетый в брезентовую униформу белого цвета. На офицера он взирал с таким подобострастием, точно ждал от него чуда. Офицер что-то проговорил гортанно. Вячеслав ни слова не понял, хотя в школе ухитрялся получать пятёрки от учительницы немецкого языка.

– Господин офицер сказал, что для вас война уже кончилась, – проговорил переводчик, запинаясь. Похоже было, что этот молодой человек изменил советской родине недавно и боялся встречи с честными русскими людьми. Он старался держаться за спиной немца.

Вячеслав отвечал с нарочитой грубостью, указывая на револьвер:

– Ты спроси его, когда он с нами покончит. Вот тогда для нас война действительно кончится.

Когда толмач перевёл слова пленного, офицер вздёрнул брови.

– Немецкое военное командование щадит военнопленных, – передал он снова через переводчика, а потом с большим трудом начал говорить по-русски, чудовищно коверкая слова:

– Ми не уничножайть рапочий рюк. Он мошет пыть польза для Германиа. Славьяне тошше иметь свою эдельрассе… [6] Edelrasse – благородная раса ( нем. ) Русские тошше иметь хороший кроффь и красифых женчин, хэ-хэ-хэ!

– Это что ж, лекция о расовой теории? Мы в ней не нуждаемся! – сказал Вячеслав со злобой. Офицер сделал презрительную мину и подозвал трёх солдат зенитной батареи.

– Покараульте пленных. Сейчас придёт штабной автомобиль. Заведите их в палатку, пусть-ка послушают наше германское радио!

В соседней палатке глухо бубнил радиоприёмник. Пленных ввели и посадили на скамью. Позади стал солдат с автоматом. Офицер с красной кобурой тоже вошёл, присел к приёмнику и сам стал крутить ручки. Загремел марш, перемежаемый захлёбывающейся речью. Видимо, передавался какой-то военный репортаж, потому что сквозь марш слышались выстрелы и команды.

– А мошет быть фи желайть послушать фашу Москфу? Ми, германцы, не боимся фаша пропаганда. Фот, слюшайть!

Москва заканчивала передачу сводки Совинформбюро. В зелёной немецкой палатке вдруг зазвучала чистая спокойная речь советского диктора. Два пленника, приготовившиеся мужественно перенести физическую пытку и встретить смерть, не посрамив чести русских лётчиков, ожидали здесь, во вражеском тылу, чего угодно, но только не… родного голоса Москвы! И, чтобы переполнить чашу испытаний, оба заметили сквозь откинутый край палатки высоко в небе эскадрилью «Петляковых». Она наполняла окрестность гулом своих моторов, и этот спокойный, уверенный звук был чем-то сродни голосу московского диктора. Самолёты уходили туда, откуда час назад прилетели гвардейцы…

И уж было опустили русые головы лейтенант и младший лейтенант, чтобы чистопородному гитлеровцу не пришлось потом хвастать, будто он видел увлажнённые глаза русских пленников, но эффект этой минуты испортили сами немцы. В проёме палатки появился сержант и доложил офицеру, что по его приказу солдаты-зенитчики откопали трупы и остатки хозяйства слухачей из-под сгоревшего самолёта. При этом сержант со злобой сжал кулак по адресу пленных лётчиков.