Роберт Штильмарк - Крылатый пленник

Да, каждые сутки в Дахау ощущались, как десятилетие, и по истечении очередных суток заключённый в концлагере чувствовал себя необратимо постаревшим.

Не раз карантинный блок удостаивался чести – посещался высокими эсэсовскими чинами. Один такой визит всем запомнился.

Явилась группа врачей и офицеров. По сигналу «аппель» узников карантина выстроили в предзоннике. Один из медицинских чинов обошёл строй, время от времени указывая стеком на того или иного заключённого. Выбор пал на самых здоровых, физически развитых парней, от двадцати до тридцати лет. Их отзывали и строили отдельно. Отобранные воспрянули духом в надежде, что их отбирают для какой-то физической работы: любой труд легче каторжного голодного безделья под холодным дождём, в ужасном смраде от крематория.

Отобранных парней увели следом за чиновными гостями. И на другой же день блок узнал от ухмыляющегося дяди Володи, что узников отобрали не для работы, а для «науки» – «фюр ди виссеншафт» [63] Fur die Wissenschaft – для науки ( нем. ) , как важно заявили и другие капо, поднимая кверху палец. Для науки! Оказалось, что в Дахау существуют большие лаборатории, где на осуждённых испытывались различные болезнетворные микробы, газы и яды. Производились эксперименты искусственного погружения в холод с последующим размораживанием, но размораживали, конечно, уже труп. Проверялось действие «сердечного воздушного тампона»: в вену пускался шприцем пузырёк воздуха, и «врач» по часам следил, через сколько минут «тампон» остановит действие сердца. Всё это дядя Володя обстоятельно объяснил своим слушателям за обедом, но слушатели уже знали об этих лабораториях от заключённых врачей-немцев, тоже ожидавших своей очереди… в печь. Для русских людей всё это звучало дикой кровавой фантастикой, здесь – никого особенно не удивляло. «Что ж вы хотите – Гитлер?!» – вздыхали западные люди. Разумеется, никто из увезённых парней не вернулся, и дрожь пробегала по коже от мысли, какая участь их всех постигла.

И вот однажды наступила минута, когда, казалось, и героям нашей были пришёл конец!

Секцию карантинного блока повели в маленький ревир, ту часть зоны, где имелся «медпункт». Лечебного или профилактического значения он не имел, так как больных в лагере «не было». Но зато в этом «медпункте» оказался рентгеновский аппарат.

Люди стали прощаться друг с другом. Вячеслав обнялся с Кирилловым и Терентьевым. Они втроём в последний раз прижались друг к другу щеками, глянули друг другу в глаза. Дескать, не много успели, но что было в силах, выполнили, можно умереть спокойно!

Потом всех построили гуськом. И люди ждали, что прямо из ревира они уже пойдут в какие-нибудь катакомбы «научной» смерти.

Вячеслав первым из тройки русских подошёл к рентгеновскому аппарату. За аппаратом сидел немец в форме и бегло рассматривал каждого узника через аппарат.

– Скелеты, что ли, или черепа проверяют? – недоумевал Терентьев. – Для расовой теории, разве что?

Перед аппаратом Вячеслава задержали всего на секунду. Немецкий рентгенолог остался чем-то недоволен, потому что не сделал в карточке никакой пометки и сердито крикнул: «Следующий!» Точно так же прошли аппарат Терентьев и Кириллов.

Оказывается, проверяли, нет ли у смертников золотых зубов, коронок, крючков из золота на искусственных челюстях и самих искусственных челюстей. Разумеется, у пожилых западноевропейцев таких предметов нашлось немало. После проверки рентгеном, на всякий случай, узникам заглядывали в рот три дюжих «санитара». У них были карточки и номера заключённых, передаваемые с рентгена. У обладателей золотых «сокровищ» во рту на карточке ставился крестик. Это были ближайшие кандидаты в крематорий: рейх нуждался в валюте! У наших трёх друзей ничего «валютного» во ртах не оказалось.

Те же санитары рассматривали на телах узников татуировки, в особенности художественные. У одного моряка с желтоватой кожей татуировка покрывала всю грудь, изображая экзотический пейзаж с пальмами, львами и красавицами. Человек был уже не молод и, видимо, страдал от этого следа юношеских глупостей. Один из немцев обвёл татуировку пальцем и якобы в шутку спросил своих коллег, пригодно ли это для лампенширм, то есть для абажура. Коллеги закивали головами абсолютно серьёзно:

– О, я, я, абер гевисс! [64] Oh, ja, ja, aber gewiss – о, да, да, конечно же ( нем. ) Мол, какие же могут быть сомнения!

Когда людей снова привели назад, в карантинный блок к дяде Володе, куртки были мокры на спинах от холодного липкого пота. Какой-то чех, поставив свои колодки, босиком прошёл в спальню (уже позвали на обед) и бросился на колени у своей койки.

Вячеслава тронула его поза, худые босые ноги, отчаянные глаза.

– О чём просишь Бога, друг?

– Я молю Всевышнего Отца нашего о даровании смерти быстрой и безболезненной. Господь милосерд и пошлёт нам Своего ангела. Я боюсь боли. Они будут рвать у меня зубы, я хочу достаться им в руки только мёртвым, я молю о том Создателя! А вы, господин?

Вячеслав похлопал его по согбенным плечам и тихонько отошёл. Чем он мог утешить этого страдальца?

На другой день дядя Володя устроил экзекуцию одному молодому сербу с чёрными напуганными глазами. Тот забыл снять колодки в коридоре и «простучал» по полу штубы. Дядя Володя выстроил узников в коридоре, за дверью, а серба поставил на корточки посреди комнаты. На вытянутые руки он положил ему доску с нар и заставил держать на весу, а сам тем временем бил серба палкой по вытянутым рукам, напряжённым мускулам плеч, по шее, по голове. Когда серб терял сознание и падал, дядя Володя плескал ему в лицо водой и снова бил до обморока. Когда серб уже не смог подняться, садист подошёл к строю и, скривив черномазую харю, показал большим пальцем через плечо:

– Видели? Вот попробуйте повторить – с каждым то же будет!

Так сочился день за днём, будто кровь, капавшая из распоротой вены. День без побоев и издевательств – редкая удача. Ночь, в которую тебя «не повели», – счастье. Утром лицо друга рядом, на нарах – праздник! Они были чудовищно длинными, часы суток в Дахау, для них надлежало придумать астрономам особую меру времени! А тех, кто пережил и ныне помнит эти часы, человечество обязано считать самыми заслуженными «пенсионерами чести»! Хонорис кауза!

В первых числах июня 1944 года вдруг началось волнение: карантин куда-то увозят. Слух всегда опережает событие в лагере, и как только заговорили об отправке, действительно, явился конвой, с собаками, автоматами… и примерно половину узников карантина переобули в башмаки и вывезли за пятнадцать-двадцать километров, в крупнейший филиал лагеря – Аллах. В этап попали и трое русских друзей.