Роберт Штильмарк - Крылатый пленник

В карантинном блоке Дахау всё было привычно пленникам по их предыдущему опыту в гитлеровских лагерях: те же трёхъярусные нары-вагонки, те же эрзац-матрасы из кручёных бумажных верёвочек, слегка подбитые слежавшейся стружкой, как в Мосбурге, те же тощие старые одеяла из эрзац-байки, тот же запах карболки и лизола. Это шлафциммер [61] Schlaffzimmer – спальня ( нем. ) карантина. Перед спальней – маленькая передняя комната, служившая столовой, со шкафчиками для мисок и ложек (они хранились под номерами заключённых). В этой передней комнате стояли два стола и деревянные скамьи. Входить в столовую и спальню разрешалось только босиком, колодки надлежало оставлять в коридорчике, причём устанавливались они в линейку, в самом строгом ранжирном порядке.

Вновь прибывшим дядя Володя выдал винкели с номерами и тряпицы-нашивки, заставив тут же накрепко пришить винкель на левую сторону груди, одну тряпицу с номером на правую сторону груди и вторую тряпицу на правое колено. У русских заключённых на спине куртки красной масляной краской написали букву R. Вячеславу достался винкель под номером 62525. Свой старый «пленный номер» он сдал в лагерном складе вместе с вещами. Новые винкели имели, разумеется, поля красного цвета.

И началась жизнь в Дахау, где главным законом для заключённого считалось правило «не высовываться». Утром выстраивали на аппель, считали заключённых, орали команды, изредка зачитывали какие-нибудь грозные приказы о наказаниях. С утра выдавался и дневной рацион хлеба, отвратительного по качеству, двести граммов. Бурду, именуемую кофе, разливали в миски – другой посуды не полагалось. Затем происходил процесс самого тщательного мытья ложки и миски от следов каффе , и посуда убиралась в индивидуальный шкафчик. Горе тому, на чьей ложке осталась бы зримая глазу песчинка или соринка! Его избивали до обморока барачные капо. После кофе капо выпроваживал всех на улицу. Входить в течение дня в штубе [62] Stube – помещение ( нем. ). категорически воспрещалось. Надлежало мокнуть, мёрзнуть или принимать в крошечном предзоннике карантинного блока «солнечные ванны» в арестантской куртке. Как на грех, после приезда узников в Дахау установилась холодная, сырая погода, приходилось целый день торчать под моросящим дождём на холодном ветру.

Тройка наших друзей бодрилась и здесь, но что-то давящее, жуткое, неотвратимое, как смерть, которая вот-вот должна подкрасться сзади и схватить за горло, висело в самой атмосфере, в сыром воздухе, смешанном с гарью крематория. Из предзонника можно было целый день видеть толстую мерзкую кирпичную трубу, закопчённую поверху. Из неё день и ночь валил чёрный дым. И звуки Дахау угнетали душу. Даже тележка кострыги, развозившая кофе и обеденную баланду (всё та же брюква или зеленоватая бурда с запахом шпината), была усовершенствована: она неслышно катилась по асфальту на дутых шинах. Ни о чём живом не напоминали звуки Дахау: шелест шин, колодочный ксилофон, шорох метлы, иногда лающий окрик, глухой удар или стон.

Весь карантинный блок состоял из трёх одинаковых секций, точно таких же, как и первая, куда попала наша тройка. Там были свои капо. Выходили все узники в одну зону, оцепляющую блок. Он представлял собою настоящий интернационал людей, чем-то неугодных Гитлеру: тут томились французы, голландцы, англичане, чехи, поляки, русские, немцы, югославы.

В один из первых дней жизни в карантине Вячеслав присмотрелся к лицу кострыги, передававшего в ту минуту бидон с баландой в дверь штубы. Да ведь это Валерий Ткаченко, майор, старый знакомый по лодзинскому лагерю «Люфтваффе-Цвай-Д»! Там, в Лодзи, этот бывший флаг-штурман авиации дальнего действия был один из лучших организаторов тайного сопротивления! Это он более всех воздействовал на Фомина и штубов, он был организатором подкопа, он более всех помогал французскому лётчику Иву Маэ из «Нормандии»… Теперь и он, значит, не избежал Дахау!

С большой осторожностью Вячеслав, рассказав товарищам о своём открытии, стал искать способа установить тайно связь с майором. Каждый день у калитки зоны Вячеслав поджидал кострыгу. И наконец удалось: лётчик-кострыга переглянулся с лётчиком-карантинником. Майор и лейтенант теперь знали друг о друге.

С исключительным мастерством конспирации Ткаченко стал помогать трём лётчикам в карантине. Он сумел передавать для них лишние хлебные порции, лишние миски супа и кофе. Однажды ухитрился под носом у капо сунуть лётчикам записку. Но весть была нерадостна. Ткаченко сообщал, что вся группа Фомина, привезённая в Дахау из Мосбурга, была тут же расстреляна и сожжена эсэсовцами.

Трое друзей, прочитав записку, отошли в укромное место, сняли полосатые мюцце и минуту постояли молча, с обнажёнными головами. Вечная память и вечная слава тебе, доблестный русский капитан Фомин, и твоим смелым товарищам, поднявшим восстание в фашистском поезде, сковавшим в фашистском тылу силы целого эсэсовского полка и погибшим, как воины, с оружием, захваченным у гитлеровских конвоиров! Память и слава вам, товарищи! Так шептали трое смертников Дахау Иванов, Кириллов и Терентьев, лишь случайно избежавшие той же участи, ибо, будь они в той же группе с Фоминым, они тоже сумели бы выполнить долг и сложили бы на чужбине головы за родину.

Об этом сказали односложно, не было торжественных слов и речей, сказали и… ещё раз перечитали записку, прежде чем обратить её в пепел. А потом бережно развеяли пушинки этого пепла, как последний след от праха героев. Куда опустились бесценные пушинки этого праха? На крестьянские ли поля и лесистые предгорья Баварии, на черепичные кровли немецких домиков, на сахарную белизну снежных альпийских полей? Снится ли ещё баварским жителям цвет и запах этого пепла? Помнят ли в той, Западной, Германии о людях, сгоревших в крематориях, чья кровь поднялась в небо и смешалась там с облаками, чтобы потом орошать животворным дождём землю этой страны? Хотелось бы верить, что не напрасно поили мы вашу землю этими дождями с пеплом наших жертв!

Увы, через несколько дней у майора Ткаченко хлопот с карантинниками прибавилось! Этапом из Мосбурга привезли группу русских старших офицеров, руководителей БСВ. В «Шталаге 7-А» их предал провокатор, но следствие по этому делу ещё не закончилось, и товарищей часто таскали из карантина на допрос. Их возвращали с допросов в нечеловеческом виде, истерзанных до предела, и майор Валерий Ткаченко использовал все свои возможности лагерного кострыги, чтобы помочь истязуемым. При этом следует помнить, что, помогая незнакомым ему лично русским друзьям, сам он ежеминутно рисковал не только попасть в число истязуемых, но и прямо в крематорий. А тот как раз в эти дни работал сутками на полную мощность. И открыто, среди бела дня эсэсовцы гнали туда по асфальтовой дорожке группы поникших, измождённых, одетых в полосатые куртки людей всех возрастов, а обратно вывозили по той же дорожке в лагерный склад целые тележки полосатого белья и курток. Всё это на глазах тех, кого не сегодня так завтра ждала та же участь. И сутками напролёт сгущался над лагерем запах, похожий на вонь светильного газа. Он пропитывал даже матрасики на нарах, ощущался во сне, страшно угнетал психику голодных обречённых людей.