Роберт Штильмарк - Крылатый пленник

В стороне от самой деревни, на краю леса, этапники увидели большое мрачное строение П-образной формы. Всё пространство вокруг него занимали выгруженные машины, старые знакомые по туннелю. П-образное здание оказалось бывшим гаражом очень больших размеров. Внутри, в одном из крыльев здания, уже было устроено помещение для заключённых. По соседству, за капитальной кирпичной стеной разместился надзор, эсэсовцы. Спальня заключённых, уже оборудованная четырёхъярусными нарами-вагонками, представляла собой огромный зал, метров восьми-девяти высотою, со смотровой ямой в бетонном полу. Яму накрыли досками, а в углу этой великанской спальни отгородили маленький ревирчик, где не возбранялось болеть и даже умирать. Впрочем, болеть рекомендовалось легко, в тяжёлых случаях больного не держали в ревире, а отправляли в Дахау «на переплавку». В противоположном углу спальной оборудовали стеклянную будку для капо Карлика.

У заключённых уже не было того чувства безнадёжной обречённости, как в самом лагере Дахау. Уже теплилась надежда услышать суд над Гитлером, но опасность таили и предсмертные судороги гадины. Многих смущал самоуверенный и «стабильный» вид гитлеровской администрации. Те же «майбахи» и «хорьхи», те же ордена и портфели, та же осанка и спесь. Дескать, ещё не родился тот, кто мне слово поперёк молвит. И на многих эта видимая внешность действовала устрашающе: мол, «сильнее кошки зверя нет»!

И вот – очередная лагерная инспекция. Капо Карлик лезет из кожи. Блок построен. Из лакированного автомобиля выходят лакированные эсэсовские чины. Иванов на них нагляделся, ничего нового эти наглые рожи не обещают, много интереснее понаблюдать за лицами товарищей, как кто реагирует на визит.

В уголках губ высокого стройного француза змеится вольтеровская улыбка. Вон потупился, чтобы не выдать ироничной усмешки, смуглый испанец. Вон собрал весёлые морщинки у глаз очень загорелый южанин, кажется, тоже француз. А вон и Гроцкий, высокий, уже одутловатый от голода поляк хитро щурится в ожидании, когда этому начальству понадобятся его услуги переводчика. Как ни тасуют немцы состав заключённых в командах, как ни месят человеческое тесто, фермент брожения они убить не могут, «зараза» проникла и сюда, в штефанскирхенский лагерь. Те, что улыбаются в строю, глядя на грозных «больших фрицев», – это и есть фермент!

И Вячеслав сближается с этими людьми. Все они были в туннеле, знают Вячеслава в лицо, но работали в других абтайлунгах , и только здесь они становятся настоящими друзьями. Стройный француз Раймон Пруньер из города Иври-на-Сене, разносторонне развитый, замечательно образованный и стойкий человек. Вячеслав быстро проникается к нему чувством большого уважения. Раймон всегда умеет справедливо разрешить любой спор, найти слово товарищеского утешения, развеять чужую тоску доброй шуткой. Другой француз – лётчик, житель Касабланки Эдгар Франшо. Узнав, что и Вячеслав лётчик-истребитель, Эдгар бросается на шею русскому другу и благодарит за Сталинград и Курск. Испанец Гомес Эскуэр, боец из Интернациональных бригад в Испании, человек большого опыта, мужества и терпения. Он обладал исключительно красивым голосом и часто пел республиканские песни Испании. Он перенёс в германском плену жестокие муки, чудом сохранил жизнь и был до предела измождён голодом, фурункулёзом и последствиями избиений.

Из русских узников с Вячеславом дружили новые знакомые по туннелю: Ветров, лётчик Иван Бурмистров и киевский агроном Руденко. Все эти люди находились начеку, чтобы не упустить момента, когда опасность массового истребления заключённых станет реальной перед агонией «рейха». Присматривались они и к составу конвоя, местным условиям и окружающей обстановке.

Городок Розенхайм, близ которого находилась деревня Штефанскирхен, был уютным, удобным для жизни, совершенно непромышленным пунктом, обсаженным зеленью, окружённым полями и холмами. В город вела шоссейная дорога, которая могла бы называться «мечта шофёра». Деревня Штефанскирхен на берегу живописного озера находилась довольно далеко от гаража с узниками. Но в полукилометре от гаража высилось здание воинских казарм, где стояла запасная часть, готовившая кадры для вермахта.

Были там и «тотальные» немцы, мобилизованные с предприятий, пожилые люди, с испугом бравшие в руки винтовку; были какие-то венгерские юнцы, дети хортистов и венгерских немцев из Семиградья. Их жиденькие голосишки доносились до лагеря, когда юнцов водили на ученья «с песней». Эти голосишки скорее вызывали жалость, чем ненависть.

Но особенно запомнилась женская часть, расквартированная в тех же казармах. До тех пор никто из пленных и заключённых не мог припомнить, что он видел в Германии женские войска. А здесь в казарме Штефанскирхен целая рота рослых девок маршировала под командой рыжеусого фельдфебеля, который изо всех сил старался придать своему подразделению бравый и боеспособный вид. Для придания оптимизма этой роте или в угоду начальству фельдфебель заставлял петь свою армию всегда одну и ту же бодряцкую песню. Девки голосили:

– Ай-ли! Ай-лу! Ай-ла – я – ха-ха-ха!

Заключённые подходили поближе к проволоке и провожали глазами оптимистически марширующую часть. Раймон пожимал плечами:

– Хохотать этим бедняжкам сейчас, ей-богу, нечего! Но какое богатство духа и благородство мыслей у этой волнующей песни! Уж позаимствовали бы хоть марш у своего соседа – австрийца Цирера.

В Штефанскирхене узники встретили наступление нового, 1945 года. Никто не сомневался, что это будет год полной победы.

Вскоре немцам удалось смонтировать в гараже несколько станков, и они снова пытались пустить в ход моторное производство. Чтобы это сделать быстрее, требовалась трансформаторная подстанция, и все силы команды были брошены на постройку этой подстанции. Строительство подходило к концу. Трансформаторы уже подключались. Но частые воздушные тревоги задерживали пуск станции.

По сигналу «фораларм» заключённых уводили в лес и укрывали в карьере. Лес был реденький и смешанный, сквозь его голые верхушки заключённые наблюдали работу союзной авиации. Не встречая сопротивления, косяки английских и американских самолётов неторопливо приближались к Розенхайму (где никаких промышленных объектов не было), отцепляли бомбы и превращали в руины целые улицы безобидных жилых домиков.

В одну из тревог, когда налёт на беззащитный городишко продлился чуть не полный день и заключённых продержали весь этот день в карьере, под дождём и снегом, Вячеслав сильно простудился. К ночи боль в ухе стала адской. Ломило и раненую ногу. Терпеливый Вячеслав на этот раз катался на нарах, ухо стреляло, разрывалось, боль подкатывала к сердцу. Бурмистров с Руденко и Раймон Пруньер с Эдгаром Франшо доставили больного в ревир.