София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

Как хорошо, что хоть и через толико лет, она все-таки сумела доказать своему мужу, какую женщину он потерял. Колико душевных сил ей пришлось потратить, но своего она добилась! Сегодняшний, устроенный им праздник ради нее, тому доказательство!

Чтобы справиться с головной болью, Екатерина встала с постели и села за письмо к барону Гримму. Она с восторгом описала ему бесподобный праздник, и даже начертила план дворца, указав место, где сидела, и колико времени провела в Таврическом дворце. Наконец, кое-как, к утру, ей удалось заснуть.

В то утро она встала на три часа позже обычного. Граф Зубов, быв в крайнем беспокойстве, ожидал ее в кабинете. Глаза его были красны. На вопрос Екатерины, здоров ли он, Платон ответствовал:

— Вполне. Токмо заснул весьма поздно, около трех ночи.

— Как раз в то время я возвернулась во дворец, дорогой Платон Александрович. Но я компенсировала бессонницу утренним сном. Стоило и тебе поспать подольше.

Зубов нахмурился:

— Заснешь тут, когда вы, государыня моя, рядом с сим Циклопом!

Екатерина смотрела на него материнским заботливым взглядом. Рука потянулась погладить его смоляные кудри.

Платон, капризно отклонившись, заявил:

— Не думаю, матушка моя, что какому-нибудь кавалеру таковое бы понравилось.

— Успокойся, миленький. Все было весьма необыкновенно, князь был на высоте, жаль ты не увидел всего оного великолепия, коий увидел весь Петербург.

— Слава Богу, мне и без его великолепия великолепно живется! — изрек с заметной обидой граф. — Но я рад, что вы прекрасно провели время, матушка моя!

Сказав оное, Зубов, чуть ли не со слезами на глазах (далеко не искренними), вышел из кабинета.

Екатерина, расстроившись, хотела его остановить, но раздумала. Ох, уж эти мужчины! Но ничего: пройдет немного времени и граф, поди, успокоится.

Великий князь, после праздника, данного князем Потемкиным в честь императрицы, вернувшись к себе, в возбуждении кружил по комнате вокруг Екатерины Нелидовой, вымеряя шагами пространство небольшого кабинета. Ему весьма не понравился весь шик, коий продемострировал, в подаренном императрицей, его матерью, дворце фаворита. Переживая положение, в котором он находился годами, когда его нервировали и оскорбляли любовные истории матери, не стихающие гнусные слухи о его происхождении, постоянные унижения, которые он терпел от фаворитов матери, особливо, от Зубовых, были для Павла мучительны. Великому князю пошел уже тридцать седьмой год! А он, цесаревич, наследник, сын царя — не имел никаких полномочий. Все что имел, это Гатчину, Павловск и речной флот, коим он командовал по сути дела номинально. Основная работа учинялась Чернышевым и Кушелевым. Но самое главное: каковыми средствами обладает сей многолетний фаворит его матери! В то время, как ему она не дает и лишней копейки! А ведь он должон экономить изо всех сил, дабы отстроить свой Павловск.

— Я бы запретил таковые дорогостоящие праздники, кои позволяет себе давать сей Циклоп, пользуясь казенными деньгами, — говорил он отрывисто, как бы сам себе.

Екатерина, следившая за каждым его движением, тщась уловить его настроение, полувопросительным тоном, заметила:

— Сказывают, Потемкин затмил всех кавалеров своим, усыпанным бриллиантами, мундиром.

— А что ему не затмить, коли сей Князь Тьмы загребает деньги бесконтрольно, прямо из казны, — саркастически отпарировал Павел Петрович. — Он первый вор в нашем государстве! — изрек он, изрядно побагровев при этом.

Нелидова молчала, давая ему время успокоиться. Затем, дабы прервать паузу, сказала первое, что пришло в голову:

— Сказывают, многие молодые офицеры, особливо, гусары явились на праздник с огромнейшими усами и бакенбардами.

Лицо Его Высочества теперь побледнело:

— Я бы запретил, — заявил он решительным тоном, — сии глупейшие бакенбарды, балы, чтение иностранной литературы: все зло оттуда.

Павел перечислял свои запретительные мечты без запинки, как естьли бы давно решенном для себя деле.

— Моя матушка, — паки изрек он презрительным тоном, — начиталась французских философов и ввергла страну в пропасть.

— Запретить балы? Бакенбарды? — удивилась Екатерина Нелидова. — Отчего вас сие донимает? И что даст запрет на оное?

— Даст много чего, сударыня! И запретил бы дурную Потемкинскую форму для солдат, всенепременно!

— Вернулись бы к прусскому образцу, Ваше Высочество?

Павел круто повернулся на каблуках.

— Всенепременно!

Нелидова, прикусив нижнюю губу, задержала взгляд на Павле.

— И более ничего?

Павел снова закружил по комнате.

— Я бы полностью изменил бы политику, — сказал он, делая решительно жест рукой, как, естьли бы рассекал шпагой воздух, — всю политику изменил бы, как внутри страны, так и за рубежом. И непременно бы, вместе с Боунапартом, направился покорять Индию!

Екатерина испуганно оглянулась на дверь, встревожено провела взглядом по окнам.

— Ваше Высочество, вы меня все более удивляете. С Боунапартом! С сим французским генералом! Говорят, он масон…

— А что? Он заботится о своей стране. И я бы позаботился… — A масоны? — осторожно спросила Нелидова. — Императрица не любит их.

— А что масоны? Масоны самые умные и сильные духом люди. Я был бы рад иметь с ними дело! Я вам не раз сказывал: оные люди — настоящие рыцари!

Нелидова незаметно покачала головой, но Павел Петрович, заметив, угрюмо спросил:

— Что-то вам, Екатерина Ивановна, не по душе?

— Я не понимаю масонов. Мне они не нравятся, и я не хочу о них говорить, — ответила довольно категорично Нелидова. Павел не удивился ее дерзости:

— Хорошо, о чем бы вы тогда хотели поговорить?

— О стихах. Мне нравится ода Петрова «На взятие Очакова». Она весьма патриотична и представляет собой монолог аллегорического Днепра, торжествующего освобождение своего устья от турецкого владычества.

Нелидова пытливо посмотрела на цесаревича. Но тот никак не отреагировал на ее сентенцию. Тогда она продекламировала наизусть:

Теперь Великий князь, Павел Петрович, вы унаследуете империю, где устье Днепра, ранее бывшей «постыдной межой» не токмо с Турцией, но и с Польшей, теперь принадлежит Российскому государству, стало быть, вам, наследнику русского престола!

Павел Петрович саркастически махнув рукой, сказал: