София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

— Можливо ли помогать такому монарху, коий сам свою пользу не понимает? — не единожды восклицала Екатерина.

Граф Зубов, высокомерно отмечал:

— Стало быть, толстому Людовику недосуг раздумывать на бесполезную материю, государыня-матушка!

Осень девяносто первого года была совсем неприветливая, соответствующая настроению Екатерины, которое было необычно тяжелым и печальным из-за болезни князя Потемкина. Резко похолодало. Дождь то накрапывал, то лил, как из ведра. Екатерина мерзла в хорошо натопленных покоях дворца то ли от постоянного беспокойства, то ли от новой непонятной болезни. В один из дождливых сентябрьских дней, перед самым сбором в Эрмитаже, граф Зубов докладывал императрице:

— Прибыл граф Валентин Эстергази, посланник французских принцев, бежавших из своей страны, и просит представить его вам, Ваше Величество.

— Просите его, граф, — позволила государыня.

Как всегда Екатерина обаяла нового человека своей простотой и непринужденностью. Она видела, что граф очарован. Он передал ей письмо от принца д’ Артуа и документы, по которым она могла бы составить себе понятие о положение принцев, братьев короля, и об их планах. Вкратце, принц д’Артуа просил императрицу побудить берлинский и австрийские дворы сосредоточить свои войска на границе с Францией, дать русские войска для совместных действий со Шведами у берегов Франции и, конечно, снабдить их деньгами.

Ея Величество Екатерина Алексеевна пригласила графа Эстергази присутствовать в собрании Эрмитажа, кое начиналось через колико минут. Граф с радостью принял приглашение. Первыми прибыли графы Кобенцель и Сен-При с бароном Штедингом, шведским посланником, кои были представлены посланнику. Засим начали съезжаться обычные посетители Эрмитажа. В их числе находился граф Строганов, госпожа Протасова с двумя племянницами с коими граф Валентин Эстергази встречался в Париже. Всего прибыло около пятнадцати человек. Императрица представила посланника обер-церемониймейстеру Малого двора графу Пушкину-Мусину и своим внукам, обоим Великим князьям, которые были, на удивление графу, во фраках, с незавитыми волосами и без пудры. Императрица уделяла внимание посланнику во весь вечер. Как всегда, она коснулась в разговоре своего города, и была приятно удивлена, что граф, не успев приехать, уже посетил главные кварталы столицы, чем весьма расположил ее к себе.

Екатерина была всей душой на стороне принцев. Просимые ими деньги Екатерина приказала выделить незамедлительно. Все остальное ей надобно было обдумать вместе с Советом, но заверила графа Эстергази о своем к нему полном доверии и доброжелательности. Такожде уполномочила графа передать принцам, что ее сочувствие к королю и его семейству не было пассивно: всем ея посланникам, аккредитованным при тех дворах, на сочувствие которых можливо было рассчитывать, был уже разослан Ея ответ императору, по поводу декларации, с которой она предлагала обратиться к Национальному Собранию от имени сих держав.

Записки императрицы:

Из Парижу в Петербург по-поручению французских принцев прибыл граф Валентин Эстергази.

Паки, нетерпеливо, с дрожью в руках, Екатерина открывала очередное письмо от Василия Попова. Так и есть, с первых строчек все ясно. Она заплакала над строчками:

«…третьего дни в четыре часа пополудни открылась у него лихорадка жесточайшим ознобом, которому последовал сильный жар. Параксизм продолжался с чувствительнейшими страданиями до самого утра. Весь вчерашний день и сегодни Князь провел весьма тяжело и слабость его паче умножилась. Сегодни мы опасались паки параксизма, все были к тому признаки, но благодаря Бога онаго не было… Графиня Александра Васильевна, будучи все это время неотлучно при Князе, много приносит ему облегчения…»

Попов писал, что трое докторов — Тиман, Массо и Санковский — констатировали, что болезнь уже в таком развитии, что обыкновенное врачевание едва ли поможет.

Племянница обхаживала его, поминутно обтирая его лицо, шею и грудь чистой салфеткой смоченной водой, расчесывала его влажнеющие от температуры волосы, меняла его простыни, заботливо укрывала, подавала пить и откушать. Князь в минуты облегчения, токмо благодарно смотрел на нее. Понимая, что ему не становится легче, он приказал ехать из Ясс в ближайшее село, известное своим хорошим климатом, в загородный дом, принадлежащий молдавскому господарю Маврокордату, расположенному среди садов на возвышенности.

Между тем, в те дни князя посетили архиепископ Амвросий и грузинский митрополит Иона. Видя его тяжелейшее состояние, понимая какие боли он переносит, они со слезами на глазах просили его беречь себя, принимать лекарства и воздерживаться от вредной пищи.

Потемкин не возражал:

— Да уж, согласен я теперь и вовсе неделями не есть, да, видать, без толку: смерть меня поджидает. Чаю, Господь меня там не оставит. Ты, духовник мой, — продолжал он, обращаясь к Амвросию прерывистым голосом, — и ведаешь, что я никому не желал зла.

— Душу твою добрую все знают, — ответствовал митрополит. В коридоре, священнослужители узнали от медика-француза, что дни его сочтены и горько заплакали.

В редкие минуты ослабления болей, он с закрытыми глазами говорил, о своей жизни, вспоминал императрицу токмо добрыми словами. Он желал ей писать много, поведать все, что он думает об армии и флоте, о ней, о себе, о их судьбе, но не было в нем сил держать даже перо.

27-го сентября у него хватило сил токмо на одну строчку:

«Матушка родная, жить мне больше тяжело, что тебя не вижу».

Написав сие, он бессильно откинулся на подушки и закрыл глаза. Покатились медленные слезы.

В день рождения князя Григория Потемкина, тридцатого сентября, Екатерина вспоминала его с болью в сердце. Ему исполнилось пятьдесят два года. Всего лишь пятьдесят два! Как ей хотелось бы увидеть его, поздравить, молвить ему теплые, любезные слова. Зачем, зачем, оберегая спокойствие своего ревнивого Платоши, она настаивала на его отъезде. А о Григории не думала. Как таковое могло статься?

С утра она молилась о нем, просила Всевышнего о снисхождении к нему и скорейшем выздоровлении. Ведь князь Николай Репнин тоже тяжело болел, но выкарабкался и уже в отпуск в Москву пожаловал. Нет, ничего дурного не должно случиться с князем Таврическим. Ничего!

В Яссах, сей пятьдесят второй день рождения Светлейшего отмечали в узком кругу, промеж коих были Василий Попов, остряк — генерал Сергей Львов, племянница Александра Браницкая. Все пытались его как-то развлечь, утешить, но он, вспоминая свои прежние празднования, на которых присутствовала императрица, не мог удерживать слезы. Плача, он говорил, что судьбе угодно, чтобы он больше ее не увидел.