София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

Наутро принесли письмо от генерала Попова, где он писал, что Светлейшему получше, и он настоял ехать в Николаев. Следом принесли письмо Светлейшего. Екатерина долго не решалась его раскрыть, держала в руках, о чем-то раздумывала. Усилием воли, она надорвала конверт. Его рукой, как оказалось, было написано им, последнее к ней, письмо:

«Яссы. 4-го октября 1791 году

Матушка Всемилостивейшая Государыня. Нет сил более переносить мои мучения. Одно спасение остается оставить сей город, и я велел себя везти в Николаев. Не знаю, что будет со мною.

Вернейший и благодарнейший,

Подданный

и приписал внизу:

Одно спасение уехать.»

Екатерина, не узрев подпись в письме князя, почувствовала резкую слабость в ногах. В то самое мгновения, во время чтения сего письма, явился придворный лейб-медик и сообщил, что банкир барон Судерланд едва ли день сей переживет. Сия новость еще пуще поразила императрицу, понеже сей банкир болел толико же долго, как и Светлейший князь, паче того, как выяснилось по словам Роджерсона, с такими же симптомами. Она живо вспомнила, что в канун отъезда Светлейшего князя, оные два человека провели вместе часа три. Вместе отужинали, засим обсуждали денежные дела князя Потемкина. Мысли об оном повергли Екатерину в глубокое уныние, она закрлась в спальне.

К пяти часам пополудни, появился новый курьер с донесением, что Потемкин выехавши из Ясс, и, не проехав сорока верст, скончался на дороге, пятого октября, прежде полудня. Сообщить тяжелое известие о смерти Светлейшего, взял на себя граф Безбородко. Екатерина, сидя на диване, обсуждала с Перекусихиной последние сны своих почти бессонных ночей. Услышав страшную новость о князе Потемкине, в ту же секунду императрица Екатерина Алексеевна в страшной десперации прокричала:

— Умер пятого октября?

Лицо ее перекосилось, и она потеряла сознание. Перекусихина не успела ее удержать, Екатерина упала с дивана на пол, изрядно ударившись щекой и головой. При виде ее без сознания, Безбородко и Перекусихина совершенно потерялись. Заметавшись по кабинету, Александр Андреевич то хватал графин, и дрожащей рукой, проливая воду, наливал в стакан, то хватал императрицу за руки, тщась приподнять, то тряс ее, тщась привести в чувство. Лицо императрицы покраснело, кровь явно бросилась в голову. Сам Безбородко, напротив, смертельно побледнев, с растянутым плачущим ртом, выпученными глазами, выражающими ужас, хватаясь за сердце, на ватных ногах доплелся до диванчика и, обессиленный, опустился на него. Перекусихина, наконец, каким-то блеющим, еле слышным, голосом позвала людей на помощь.

Вбежавшая Анна Простасова, быстро скомандовала перенести государыню в спальню и вызвала лекарей. В приемной государыни, как раз, по какому-то делу, находился князь Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский. Он привозил одного за другим нескольких медиков, пока они, пустив ей кровь, устроив консилиум, не уверили его, что императрица вне опасности. Пока набежавший народ занимался императрицей, Безбородко токмо успевал вытирать обильно выступавший у него пот на лбу и висках. Граф Орлов приказал всем удалиться, сам же с Протасовой, Перекусихиной, Зубовым и Безбородко оставался в ее покоях, пока она не очнулась.

Придя в себя и увидев всех, Екатерина горько разрыдалась. Протасова, дрожащей рукой подала ей стакан воды. Стуча зубами о стекло стакана, государыня отпила колико глотков воды. На лице под правым глазом, вследствие падения — разливался изрядный синяк. Немного успокоившись, Екатерина попросила всех выйти. Все безропотно закрыли за собой створчатые двери, но уходить не решились. Переглянувшись, они нервно зашагали, кружа, каждый по своей траектории. Паки и паки слышался плачь, который то усиливался, то слабел. Испуганная напрочь Протасова, заламывала руки и испуганно тихонько спрашивала всех, что делать? В конце-концов, через полчаса, не выдержав, Перекусихина приоткрыла дверь, в которую тут же что-то полетело с криком:

— Оставьте меня в покое, вы понимаете человеческий язык? Перекусихина сама все это время была в полуобморочном состоянии. Лица остальных выражали и боль за свою государыню, и растерянность, граничащую с паникой. У всех, казалось, была одна мысль: как же теперь без Светлейшего князя? Даже граф Алексей Орлов не мог скрыть свой испуг. Шрам на его лице побелел, крепко сжатые губы побледнели. Приказав Роджерсону и другим медикам оставаться рядом с императрицей до утра, мужчины разошлись. Анна Степановна и Мария Саввишна, как вкопанные, встали у дверей, не желая сдвинуться с места. Поздно вечером прибыла графиня Анна Нарышкина, но и ей не было позволено зайти в спальню государыни.

Когда весть о смерти Светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического дошла до Санкт-Петербурга и до всех концов империи, и друзья, и враги Светлейшего были парализованы известием о его кончине. К примеру, адмирал Ушаков, получив сие известие, долго не мог прийти в себя. Слезы из прозрачных его глаз побежали безостановочно. Изражая свое горе, он молвил:

— Будто в бурю сломались мачты, и не знаю теперь, на какой берег нас, осиротевших, выкинет.

Стоявший рядом, адмирал Осип де Рибас, со всех сил пнул лежащий на его пути увесистый камень. Согнувшись, сделавшись совсем маленьким, он испросил, обращаясь как будто к небесам:

— Что же теперь будет? Как справится с сим известием наша императрица?

Один из адъютантов поведал:

— Курьер сказывал, она слегла, а вот Великий князь, Павел, прознав сию новость, напротив — не скрывал своей радости. Даже его сын Александр Павлович, в подражание своему отцу, не преминул изразиться: «Одним вором в России стало меньше».

Адмиралы Ушаков и де Рибас, усмехнувшись переглянулись, но ничего не сказали. По лицу де Рибаса задергались желваки. Огромные руки адмирала сжались в кулаки.

Неделю государыня Российская не выходила из своих покоев, и еще дважды за оное время теряла сознание. Два раза в день к ней заходил Роджерсон. Перекусихина и Протасова заглядывали в дверь токмо, когда доктор открывал и закрывал за собою дверь.

Запершись в спальне, Екатерина лила слезы по тому единственному человеку, одно присутствие которого учащало биение ее сердца. Ей казалось, что мир перевернулся, жизнь потеряла для нее значение, не имеет теперь никакого вкуса. Она бродила по спальне, выискивая его личные вещи, подарки, письма. Сидя в постели, она перебирала их, вспоминая его улыбку, смех, взгляд, манеры, шутки и, главное, его дела. Слезы душили ее. Прижимая к себе его ласковое письмо, она, потерянно повторяла его имя.

— Гриша, Григорий Александрович, батя, где же, где же я еще возьму такого, как ты, Гришенька, где найду? — шептали ее губы. — На кого мне теперь опереться?