Монап Эгамбердиев - Тень Желтого дракона

— Красива была твоя Ляо?

— Еще бы! Глаза узкие, сама хрупкая, нежная, пальцы тонкие-тонкие!

— Ну продолжай. Что же было потом?

— Потом служанки начали болтать, что Ляо просватана. Ее собирались выдать замуж куда-то далеко. Незадолго до свадьбы Ляо совсем перестали выпускать из дома. Хозяин был занят и ни разу не вызвал меня к себе. Накануне свадьбы, вечером, я обнаружил у своей постели небольшой сверток. В нем оказалось около двадцати цянь — мелких монет и два свитка. Сперва я развернул маленький свиток. Там рукой Ляо была написана всего одна строка: «Ночью беги. Будь осторожен. Прощай!» Торопясь, оглядываясь по сторонам, я развернул второй свиток и не поверил своим глазам! Это был даньшу [11] Даньшу — контракт о купле и продаже раба. на меня! От радости я обмер. «Не может быть!» — беззвучно шептали мои губы. От волнения дрожали руки, и я никак не мог чиркнуть кремнем. Наконец огонь загорелся, и я поспешно сжег даньшу. «Ань-ин, ты свободен!» — кричало все во мне. Еле сдерживая кипевшую в груди радость, я осторожно вышел за ограду. Помогло то, что мне давно было разрешено свободно ходить вокруг. Как только остались позади пределы имения хозяина, я бросился бежать изо всех сил. Я шел куда глаза глядят, обычно по ночам, а днем скрывался. Помыкавшись около трех месяцев по неведомым тропинкам, по бездорожью, добрался вот до вашей землянки.

— Как красиво ты говоришь, Ань-ин!

— Я же слушал речи многих вельмож, читал искусно написанные свитки. Говорят: с кем поведешься, от того и наберешься… Ляо вернула мне свободу. Теперь я вольный цяньшоу [12] Цяньшоу — «черноголовый». Основатель империи Цинь — Ин Чжэн (Цинь Ши хуанди) повелел называть так своих подданных. Отсюда еще одно название древних китайцев. , хоть и бездомный бродяга. Будет со временем и у меня свой дом. Но никогда в моем доме не будет Ляо! Я мечтаю когда-нибудь найти ее, увидеть хотя бы издали…

Ань-ин умолк. Молчал и его приятель. Только тут они заметили, что в густом мраке люди перестали храпеть. Землянка будто вымерла. Лишь через некоторое время кто-то повернулся на бок, кто-то глубоко вздохнул. Послышалось всхлипывание.

— Ой, какой я дурак! — ругал себя крестьянин, молчавший все последние дни. — Зачем бросил сына в реку? Ему тогда тоже было два года. Почему не додумался до такого простого выхода? У меня не голова, а тыква! Если бы я оставил его на базаре, как отец оставил Ань-ина, кто-нибудь взял бы его к себе. Сейчас он был бы уже взрослым. И когда-нибудь вернулся бы ко мне… Он стал бы таким же умным, как этот Ань-ин!

Сразу завздыхали еще несколько человек. Кто-то стал всхлипывать, кто-то рыдать, ругая себя за то, что своими руками загубил своих детей. Начали проклинать указы о подушных налогах. Но никто не посмел и заикнуться о Сыне Неба. Весь свой гнев люди обращали против сборщиков налогов и деревенских старост: они взимают налоги сверх меры, а большую часть присваивают. Значит, настоящие убийцы их детей — они, все эти сборщики и старосты!

В ту ночь байшаньцы были еще более возбуждены, чем при рассказе Ань-ина о родословной нынешнего Сына Неба. Но все равно утром обитатели землянки поднялись по звуку била и побрели к строящейся дороге. Они по-прежнему покорно гнули спины и стонали под плетьми жестоких надзирателей.

Прошли безлунные, темные ночи, и работа строителей дороги стала еще изнурительнее. В последние дни появилась сумасшедшая женщина — растрепанная, в изодранной одежде. Она бродила среди работающих. Надзиратели отгоняли ее, замахивались плетками, но ударить сумасшедшую считали ниже своего достоинства. Так она и ходила, ничего и никого не боясь. Говорили, что она пришла сюда из далекого селения, откуда-то с той стороны горы. У нее была семья: муж, двое детей. Первого в свое время отдали в рабство за долги. Появился второй ребенок. Чтобы не платить налога, отец решил избавиться от новорожденного. Ночью он отнес младенца в кустарник на склоне горы, надеясь, что его съедят волки. Утром мать обнаружила на соломе возле порога наполовину съеденного ребенка — узнала его по пеленке. Оказывается, их же собака, бродившая ночью по окрестностям, наткнулась на добычу и, съев половину, другую принесла домой. Женщина тут же сошла с ума. Муж в ярости убил собаку, поджег хижину и, бросив свой клочок земли, куда-то исчез.

С горечью наблюдал Ань-ин за несчастной женщиной. Она держала в руках продолговатый камень, прижимая его к себе, словно ребенка. Изредка подходила к мужчинам:

— Вот, малыш, твой отец! Он убьет собаку, и ты останешься жив. Не плачь!.. — И тут же разражалась безумным хохотом: — Ха-ха-ха… Да это же камень!.. Камень!.. — Рассудок ее словно прояснялся на минуту. Бросив камень, она обращалась ко всем: — Отгоните собаку! Бейте собаку! Она сожрет вас всех!

Люди опускали глаза, скрежетали зубами, но молчали.

К полудню на склоне сопки, там, где изгибалась река, а вместе с ней и строящаяся дорога, поднялся сизый дым, раздались крики. Работавшие вблизи люди побежали туда. Ни ругань, ни плети надзирателей не могли остановить толпу. Поспешили и байшаньцы, вместе с ними подошел и Ань-ин. Он увидел, как из догорающего костра крюками выволокли обгоревшие человеческие останки. В нос ударил горький чад. Смрад вызывал рвоту.

— А что еще ей оставалось делать?! — кричал кто-то в толпе.

— Что случилось? — спрашивали через головы друг друга люди.

Из коротких, скупых ответов стало известно, что муж сгоревшей женщины тоже работал на строительстве дороги. В его отсутствие в хижину зашли деревенский староста, сборщик налогов и два стражника. Кроме налога отобрали все, что было, и тут же устроили пьянку. Напившись, они изнасиловали несчастную. В суматохе возник пожар. Хижина сгорела дотла, а в ней и спящий ребенок. Женщина в отчаянии бросилась к мужу на строительство дороги, но уже не застала его в живых. Оказывается, в то же самое время, неся на спине мешок с землей, он оступился и, свалившись на камни, размозжил себе голову. Узнав об этом, жена взобралась на груду хвороста и подожгла себя.

Каждый из собравшихся думал о том, что такое может случиться и с его семьей, и с ним самим. Многим приходила в эти дни в голову мысль о самоубийстве, которое разом избавило бы от всех мук и терзаний. Люди были доведены до крайности страданиями, лишениями, оскорблениями.

— Что еще за налог взяли с нее?! — кричали в толпе.

— Со вчерашнего дня собирают новый налог! Налог для строительства дороги!

— Этой, что ли, дороги?

— Наверное, этой!

— Мы здесь работаем, а там отбирают все, что осталось! Насилуют наших жен!

Весть о новом налоге передавалась из уст в уста. Она прокатилась холодной волной по морю людского горя.