Александр Долгов - Спасти Цоя [litres]

– Ты меня об этом спрашиваешь? – в свою очередь подивился я, – лучше спроси у самого себя.

Шульц помолчал, потом подошел к столу и, разрыв там кучу разного хлама, к моему огромному удивлению выудил оттуда на свет божий идентичный свитку продольный кусок из тонкой кожи, с внешней стороны – черный, а с внутренней – светлый, в точности совпадающий с ним по размерам, но в отличие от оригинального свитка из моего рюкзака он был практически чист – только на самом верху имелся небольшой текст, выполненный затейливым каллиграфическим почерком. Шульц положил два свитка рядом, чтобы их сравнить. И долго, очень долго смотрел на них, все сличал и сличал оба текста… А что сличать то? – начало и там, и там было одинаковым слово в слово вплоть до знаков препинания, уже знакомый мне латинский текст гласил:

«XXXI. Тридцатый год епископства Альберта.

На тридцатый год, после того как все эсты острова Эзель были покорены и крещены, церковь ливонская наслаждалась тишиной и миром, спокойно ожидая возвращения из Тевтонии в Ригу епископа Альберта вместе с новыми пилигримами, страну Ливов постигла новая беда.

В лето Господне 1228, в пятницу, 18 августа, злейшие ненавистники христиан куроны в союзе с другими язычниками семигалами овладели монастырем и замком Динаминдом, и монахи там были бесчеловечно умерщвлены различным образом. Посему, прознав про это, магистр ордена Меченосцев и его братья-рыцари вместе со множеством пилигримов, возбужденных рвением к Богу нашему Иисусу Христу, собрались в многочисленное войско, чтобы отомстить за смерть монахов. И вскоре двинулись в незваную землю и предали огню и мечу многие деревни Куронии и Семигалии, подчинив тот дикий народ христианам…»

– Как видишь, – сказал Шульц, – пороху хватило, чтобы сотворить только самый зачин моей повести, все никак не мог собраться с духом, в голове-то у меня все давно уж написано, а вот сесть за стол, взять перо, развести новые чернила и накатать всю главу до конца так и не смог, может, потому, что партитуру «Таркуса» еще не закончил. Незавершенное дело, может, мешало, а, может, и по другой какой причине, не знаю даже сам, почему… но то, что я вижу перед собой… это же, чувак, из категории волшебной сказки – я столько мечтал, чтобы написать несуществующую главу, хоть и заготовил лист для этого и уже был готов писать, но не написал по сути ничего. А тут… уж все давным-давно написано… в общем, готов документик… просто чудеса в решете!

– Не чудеса в решете, а самые что ни есть заурядные парадоксы времени.

Шульц непонимающе взглянул на меня, но я не стал вдаваться в подробности, что-то объяснять на скорую руку, нечего ему морочить голову про очередной футуристический выверт времени, даст бог – подобный случай будет для него первым и последним, для того именно я здесь и находился, чтобы все это наконец прекратить, – словом, я ничего не стал растолковывать, просто сравнил материал обоих свитков, прикоснувшись к ним пальцами – абсолютно идентичный и приятный на ощупь, точно тончайшая мягкая замша.

– Шульц, где же тебе удалось раздобыть столь превосходную кожу?

– Ой, стыдно признаться, – смутился он, – стянул у матери.

И Шульц рассказал, что уже давно положил глаз на отрез изумительной импортной лайковой кожи, который матушка когда-то приобрела по знакомству, чтобы сшить из него себе плащ, но все как-то не получалось, потом и вовсе забыла про него, отрез давно уж пылился без дела в шкафу, а сын скоренько нашел ему применение, оттяпав внушительный кусок на изготовление поддельного свитка.

В итоге я остался доволен результатом беседы – рассказанное мною произвело желаемое впечатление на Шульца, понятное дело: его точно обухом по голове стукнуло моим повествованием, особенно в той его части, где я в подробностях поведал о его героической смерти в теперешнем возрасте, ну, правда, на месяц старше, если быть дотошным. Любопытно, что факт гибели под колесами в неблизком будущем его практически не тронул, оно и понятно, Шульц, как мне было известно, не рассчитывал стать дряхлым старикашкой… Я, что называется, потирал руки от удовольствия, разумеется, мысленно, а что до Шульца, то на сегодняшний вечер он явно выпал в осадок, его было не узнать: сделался пришибленным, молчаливым и задумчивым. Я недоумевал – где тот знакомый мне Шульц, импульсивный неуемный весельчак? Будто и не было его вовсе, мне даже жалко стало парня, а вдруг, думаю, от подобной информации у него крыша съедет или чего доброго загремит в дурдом? Господи, уж сколько раз я про это думал?

Вечером, когда с работы вернулась его maman, женщина лет сорока, она тоже забеспокоилась, не узнав своего сына, встревоженно спросила, «что с тобой, мой милый, не болен ли ты?» Ну, тот, само собой, отмахнулся, сославшись на предстоящий утром экзамен по латыни, мол, есть еще вопросы, не все успел вызубрить и демонстративно схватился за талмуд, чтоб от него отстали.

Меня Шульц представил как студента историка, прибывшего в Ригу из Ленинграда по университетскому обмену, сказал, что в общаге у меня жизнь не сахар, горячей воды нет, студенческий буфет закрыт, уюта никакого, ну, и все такое прочее, да и подружились, мол, мы крепко, можно ли, дорогая и любимая мамочка, погостить пареньку у нас дня три? Разве она могла отказать в приюте юному ленинградцу? Этот риторический вопрос был здесь вполне уместен, поскольку Софья Иосифовна была просто влюблена в мой родной город, побывав там молодой студенткой, на всю жизнь сохранила в памяти счастливые дни в блистательном городе сфинксов, львов и трехсот мостов. А кроме того и я ей пришелся по душе, понравился деликатными манерами и… еще, как ни странно, аккуратной прической – на фоне лохматой шевелюры Шульца она и вправду смотрелась идеальной. Так и сказала, честное слово! С обаятельной матушкой Шульца мы сразу же нашли общий язык, тетка, да не тетка, дама оказалась умной, очень образованной, начитанной. И надо сказать, выглядела она на миллион долларов, даже дух захватывало, глядя на ее ухоженную внешность: прическа «сэссун», насколько я понял, – волосок к волоску, загадочно прикрывал большой лоб, глаза – это что-то! Один – серый, другой – карий. Вот чудо-то! Прямой нос и полные чувственные губы… Журналистка по профессии, она заведовала отделом культуры в одной из рижских газет. Обмолвилась о том, что ждет не дождется начала гастролей в Риге Московского драматического театра имени А. С. Пушкина, и восторгается талантом Николая Прокоповича, служащего в этом театре, и жаждет посмотреть все спектакли с его участием. Его фамилия, сами понимаете, мне мало, о чем говорила – я ведь не театрал, к тому же не москвич, но, чтобы поддержать разговор, спросил о ее редакции. И тут ее понесло на откровения, неожиданно для меня, видимо, просто наболело, вот и решила выговориться.