Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

И все глубже в толщу лет.

И все режут серые волчьи тени, режут человеческую массу, выкраивают из нее колонны, пока все уже — лишь одни колонны.

И где-то самым краешком чуть-чуть розовеет заря.

И нет ни одного осколочка зеркала, даже просто лужи, чтобы взглянуть на себя.

И никто не видит себя.

И уже не хотят видеть. И хорошо, что не видят.

Только — общий шаг и серые тени. И вместо лиц — жуткие маски. И эти маски уже становятся лицами, не отделить их от лиц.

Дух народа, закованный в объятия скелета…

Ничему живому и чистому не дает прорасти скелет. Обложил когтями народ — держит…

И в нынешнем долгом кризисе все те же проблемы, затянутые в узел после Октября 1917 г.

На пути избавления надо терпеть… или судьба России — распасться, саморазрушиться.

Это плата за насилие и нетерпимость, возведенные в божество.

По счетам полагается платить. Идти через нищету, смертные болезни, потери — и не сворачивать. Идти, чтобы стать людьми, отторгнув насилие и нетерпимость, «традиции беззакония» и равнодушия к близким.

И никто не даст избавления, пока не будет пройден этот путь.

А тогда и сам народ станет другим…

Павел Николаевич Милюков усматривал три причины поражения белых («Россия на переломе»):

— несостоятельность стратегии (азартная стратегия);

— «натянутое и даже враждебное отношение к тем окраинным образованиям, на территории которых происходила борьба»;

— «более чем ненормальное отношение армии к населению…». Тощевато для историка с именем подобное ученически прямолинейное толкование.

Суть белой демократии обнажилась и в карательной политике, обильной на слепое изуверство.

И опять-таки движение губило клеймо старого порядка. В этих условиях не представлялось возможным действовать эффективно, все движение стояло как бы на трупных ногах.

Борьба велась под лозунгом «национальное возрождение великой, единой и неделимой России». Лозунг совершенно чуждый простому народу.

Уже царский скипетр и держава казались многим спасением и защитой против всесокрушающей головорезно-истребительной политики Непогрешимого, которым впервые в истории были подведены под неограниченные и бессудные убийства научное и теоретическое обоснование — золотая выжимка из всего совершенства мысли.

Хотела она или не хотела, но генеральская контрреволюция приняла реакционный характер. За ней проглядывали помещики, крупные собственники и неизбежное подавление свободы, правда, не до такой дикой степени, как при большевиках, но, как мы знаем, этому давались самые серьезные и ученые обоснования.

На Юге белое движение проявляет реакционность как нигде ярко, ибо ни в Сибири [82] В Сибири — да, не успели восстановить помещичье землевладение, а вот в Поволжье оно оказалось возвращенным к жизни, что, как известно, во многом определило поражение Колчака, так как крестьяне сразу отшатнулись от него. , ни на севере России не имели места реставрации помещичьего землевладения, что коренным образом раз и навсегда определило позицию крестьянства, а стало быть, и исход борьбы.

И как напутствие времени — великой и самоотверженной попытке остановить шествие насилия — слова Будберга:

«Жизни мы не поймали; ее требования не поняли и не уловили. Жизнь ушла от нас и стала искать более примитивных, но реальных осуществлений».

Эти «реальные осуществления» уже держали Россию за горло…

Подаст голос и «женевская» тварь. В столь серьезном вопросе она не могла остаться в стороне.

«Без ВЧК мы бы не победили на фронтах Гражданской войны, мы бы не отстояли свободы и независимости нашей Родины» (из сборника «20 лет ВЧК-ОГПУ-НКВД»).

Конечно, преувеличение допущено, но, право же, весьма скромное, ибо с опорой на безграничный террор во многом определялась позиция самых разных слоев населения, в том числе и трудовых. Угроза расправы висела над каждым, и это сбросить с главных, итоговых «весов» нельзя, не выйдет.

Учитывая, что численность врангелевской армии не превышала 35 тыс., представляется невероятным расстрел красными многих десятков тысяч бывших белых солдат, оставшихся в Крыму. Если же это злодейство имело место в таких масштабах, то могло быть только за счет бывших пленных из красноармейцев, то есть заключенных концентрационных лагерей или рядовых запасных белых частей. Тут их действительно было на десятки тысяч. Их и могла «вычесать» «женевская» уродина.

Помимо ревтрибуналов и скорых на приговоры Особых отделов, по указанию Ленина были созданы так называемые Революционные полевые тройки. О них рассказывает Г. Д. Пласков в своих воспоминаниях «Под грохот канонады».

«…Революционные полевые тройки призваны помочь Советской власти спасти… заблуждающихся людей, вернуть их к труду на пользу общества. С истинными же врагами разговор особый. Ни один из них не должен уйти от справедливой кары. Вся деятельность троек призвана способствовать укреплению Советской власти на местах…

Председателями троек были названы комиссары бригад, их заместителями — уполномоченные особых отделений. Членами троек включались командиры и рядовые. Среди них назвали и меня. Доверие радовало…

Мы, рядовые члены троек, участвовали в их заседаниях поочередно — раза два в неделю… Протопаешь с боями верст тридцать, устроишь людей на ночлег и идешь в избу Особого отдела. Часа три-четыре сидим в прокуренной комнате… Арестованных вводили по одному (требовалось профильтровать всю массу захватываемых каждый день пленных. — Ю. В.). Секретарь заполнял судебный лист…

Потом начинался допрос. Разговор велся деловито, в спокойных тонах…

Помню рыжего верзилу. На допрос он заявился с чемоданом — сдать свою ношу коменданту наотрез отказался…

Вызвали бойца из комендантского взвода. Он вырвал чемодан у арестованного… Перед нами выросла груда драгоценностей. Золотые дамские часы, массивные золотые портсигары, кольца, ожерелья и броши. Во флаконе из-под духов — десятки бриллиантов. В этой куче были страшные вещи — посиневшие отрубленные пальцы с кольцами, съежившиеся темно-желтые комочки отрезанных ушей с серьгами…

Обмениваемся мнениями. Здесь, на заседании, все равны. Приговор не может быть вынесен, пока все члены тройки не придут к единогласному решению… Бывало, что мы не могли прийти к единому мнению. Тогда дело передавалось на рассмотрение военного трибунала…

Мои частые ночные отлучки обеспокоили товарищей. Я почувствовал, что на меня начинают коситься. Кто-то в минуту откровенности даже сказал мне:

— Гриша, что вы там ночами делаете? Говорят, ты крестьян расстреливаешь…

Рассказать правду о своей работе в тройке я не мог: нас предупредили, чтобы мы о ней молчали…»