Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

Люди, лишенные привычной духовной основы и вообще всего того, что объясняло бы мир, приняли ленинизм, внушаемый всей мощью государственной пропагандистской машины, как бы вместо религии, ибо никакого чудодейственного прозрения в считанные годы произойти не могло. Россия во всей своей многомиллионной толще оставалась неграмотной, заскорузлой, отсталой. Вскоре, по примеру Священного писания, был создан «Краткий курс истории ВКП(б)» — его задалбливали в старших классах школ, институтах, на обязательных занятиях всего несчетного множества курсов, кружков, семинаров и т. п. Задача была одна — превратить марксизм, точнее, ленинизм в религию. Внушить людям бездумное поклонение, фанатичную преданность, следование каждой букве доктрины.

Этот строй стоит на лжи. Он не может существовать без постоянной массированной лжи. Она скрепляет его неправые устои, является существом этих устоев.

На месте кипучей творческой жизни русского общества проросло мертвое схоластическое древо — корни его углублялись в толщу мертвых тел, влагой питала кровь.

Горе горькое по свету шлялося, И на нас невзначай набрело…

Воцарилась новая несправедливость, несравненно более лицемерная и бесчеловечная…

Дух народа, закованный в объятия скелета…

И ОПЯТЬ ЗВУЧИТ ГОЛОС ИЗ ТЕХ ЛЕТ…

«Начинаю это письмо под впечатлением английской делегации. В нашем местном официозе напечатана или перепечатана откуда-то статья «Наша скорбь», сопровождающая письмо Ленина к английским рабочим. В ней прямо говорится, что, наряду с гордостью нашим революционным первенством, русские коммунисты переживают «трагедию одиночества»…

Отбросив то, что можно объяснять полемической несдержанностью и увлечением, остается все-таки факт: европейский пролетариат за нами не пошел, и его настроение в массе является настроением того американского социалиста Стоуна, мнение которого я приводил во втором письме. Они думают, что капитализм даже в Европе не завершил своего дела и что его работа еще может быть полезной для будущего. Такие вещи, как свобода мысли, собраний, слова и печати, для них не простые «буржуазные предрассудки», а необходимое орудие дальнейшего будущего, своего рода палладиум, который человечество добыло путем долгой и небесплодной борьбы и прогресса. Только мы, никогда не знавшие вполне этих свобод и не научившиеся пользоваться ими совместно с народом, объявляем их «буржуазным предрассудком», лишь тормозящим дело справедливости.

Это огромная ваша ошибка, еще и еще раз напоминающая славянофильский миф о нашем «народе-богоносце» и еще более — нашу национальную сказку об Иванушке, который без науки все науки превзошел и которому все удается без труда, по щучьему велению. Самая легкость, с которой вам удалось повести за собой наши народные массы, указывает не на нашу готовность к социалистическому строю, а, наоброт, на незрелость нашего народа(выделено мной. — Ю. В.)…

…Давайте честно и с любовью к истине поговорим о том, что такое теперь представляет наш народ.

Вы допустите, вероятно, что я не менее любого большевика люблю наш народ, допустите и то, что я доказал это всей приходящей к концу жизнью… Но я люблю его не слепо, как среду, удобную для тех или других экспериментов, а таким, каков он есть в действительности.

По натуре, по природным задаткам наш народ не уступает лучшим народам мира, и это заставляет любить его. Но он далеко отстал в воспитании нравственной культуры. У него нет того самоуважения, которое заставляет воздерживаться от известных поступков, даже когда этого никто не узнает…

Вы говорите о коммунизме — для социального переворота в этом направлении нужны другие нравы…

В этот год картофель уродился превосходный, но… его пришлось выкопать всюду задолго до того, как он поспел, потому что по ночам его просто крали. Кто крал — на этот раз это не важно. Дело, однако, в том, что одни трудились, другие пользовались. Треть урожая погибла потому, что картофель не дорос, запасов на зиму из остальной части сделать не пришлось, потому что недоспевший картофель гнил. Я видел группу бедных женщин, которые утром стояли и плакали над разоренными ночью грядами. Они работали, сеяли, вскапывали, пололи. А пришли другие, порвали кусты, многое затоптали, вырвали мелочь, которой еще надо было доходить два месяца, и сделали это в какой-нибудь час…

19 августа 1920 г.»

Если есть надгосударственное образование, то и все его составляющие надгосударственны, то бишь стоят над законами. Выведенность партии из подчинения законам, а вместе с нею и ее высших чинов и выявляет ту особенность ленинского социалистического государства, которая делает понятным исключительное положение партийной бюрократии. И при всем том это одна из самых трусливых диктатур в новейшей истории человечества. Она не допускает говорить даже ничтожной правды о себе, даже если это в ее интересах. Именно матерый догматизм, отсутствие пластичности — ее слабость, та слабость, которая в конце концов и погубит ее. Она, как все обреченные образования, неразборчиво жадна и слепо труслива.

Бюрократическая каста все кладет себе на выгоду. В то же время все, что способно угрожать ее интересам, независимо от полезности для России подлежит уничтожению или изоляции.

Бюрократию пополняют выходцы из толщи народа, что сообщает ей определенную прочность. Это, так сказать, плебейская бюрократия.

И все же в своих высших звеньях это замкнутая система. В нее сложно проникнуть, и даже браки она предпочитает внутри себя. Раз проникнув в нее, человек уже принадлежит ей, как и весь его последующий род. Это как бы потомственное дворянство — закрепление в избранных, сохранение и в последующих поколениях определенных выгод, в том числе и весьма заметного льготного продвижения по служебной лестнице.

Несправедливость материальная берет начало от основного принципа социализма — «от каждого по способностям — каждому по его труду». Здесь начало начал ограбления народа. Бюрократия отваливает себе «по труду» — все согласно закону. И чем выше ранг — тем жирнее этот кус «по труду». В конце концов он уже не имеет ограничений. Ленинизм смердит по всем направлениям. Да-да, это великая демократия подачек, бессовестных льгот, совершенная безгласность перед властью любого обычного человека. Из каждой поры социалистического Отечества прет дух стяжательства.

Заискивая перед народом, одурачивая лестью и подачками, хозяева жизни превратили его не только в дойную корову, но и в свое надежное и беспощадное орудие, ибо все в конце концов творится руками народа. Это тоже политика — сделать народ по возможности соучастником своих преступлений. Еще Сталин проводил великое множество собраний трудящихся, на коих проклинали «врагов народа». Что это, как не сознательное втягивание всего общества в лично его, Сталина (и его окружения), преступления? И все эти избиения самого себя народ одобрял на митингах и рычал, требуя только казней. Такое убийство самих себя довольно редкое явление в истории. Большевики этой механикой владели блестяще.