Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

При историческом, то есть временном сравнении, уже зная, чем что обернулось (ленинская революция и строительство высшей мечты человечества — социализма), иначе предстают и программы партий, и революция, и Гражданская война.

Все это позволяет иначе рассматривать события первых лет революции — всю ее программную жестокость, теперь уже очевидно бессмысленную (а какой ужас был бы, увенчайся эта жестокость сытым завтра — хоть этого и не могло быть!), ибо она не добывала и не приближала свободу, а, наоборот, ее отнимала. Одна несправедливость постепенно замещалась другой. И между этими несправедливостями благодаря преступно-смелой фантазии Ленина и следующего за ним большевизма — горы трупов, нужда, насилия, безгласность и счастье, которое тебе старательно вбивают в глотку: дышать нечем, в глазах темно, от усталости подламываются ноги, а в тебя заколачивают «счастье». Это именно оно — счастье. Ленин же назвал его…

Огненный Крест высвечивает из темноты все лица: ни одно не скрыто. Все лица дающих счастье… каждая черточка впрогляд… Они!

И Огненный Крест.

И муки, провидчество других!..

От революции Ленина Александр Федорович Керенский устремляется поначалу в Псков — там штаб Северного фронта, и вообще городок смирный, почитай как его Иван Грозный пустил на разграбление, так одна покорность.

А по этой самой смирности исстрадался Александр Федорович. Ну точь-в-точь повторяется тот бессильный рывок государя императора! Только встречает бывшего министра-председателя не Рузский, а Черемисов — новый главнокомандующий войск фронта.

Много общего в их положении, бывшего министра-председателя и государя императора (пока Николай Александрович ехал в Псков — он еще не отрекался от скипетра и державы, он — царь): образование пустоты — почти поголовное отступничество всех, в том числе и тех, кто прямо извлекал ту или иную выгоду из близости к верховной власти.

Существует и разница, пусть внешняя: Николай Второй ни на миг не был клоуном, не пытался скрыться под пол крысой, мученически принял смерть за идею — для него священную и полную смысла. Несомненно, гибелью своей он искупил вину перед Россией. На Голгофу взошел как мученик.

И еще у него хватило понимания того, что, в общем, время его в прошлом.

Керенский же начисто оказался лишенным всякого чувства времени. И пожалуй, до самого 1970 г. — года своей кончины — Александр Федорович не сознавал, что он политический мертвец с того самого ноября 1917 г., когда гнал автомобиль в Псков, к своему протеже и любимцу генералу Черемисову.

Александр Федорович не был жалок: с первого и до последнего дня политической деятельности после Февраля 1917-го он был карикатурен.

Владимиру Андреевичу Черемисову в те беспокойно-головорезные дни уже перевалило за сорок пять. Все было: и военное детство, и юнкерство, и Академия Генерального штаба, и служба на козырных должностях, и позор провала боевой операции, и ссылка на штабную работу. Настроен генерал был определенно демократически и при знакомстве очень приглянулся министру-председателю. Решил он продвинуть Владимира Андреевича в главнокомандующие фронта, а вот, поди, Верховный, то бишь генерал Корнилов, отказался утвердить назначение. Не по душе был Корнилову этот Владимир Андреевич, влюбленный во Временное правительство, мать его со всеми «заслугами»! Да ведь провалил боевую операцию! Интриган, а не генерал!..

Отыгрался министр-председатель после ареста Корнилова: как новый Верховный незамедлительно утвердил Черемисова главнокомандующим Северного фронта — надежные надобны генералы, свои…

В общем, в те ноябрьские дни семнадцатого не смог Владимир Андреевич пособить благодетелю, и даже более того, почти тотчас сорвался за ним в эмиграцию — ну как выдуло из России! А и впрямь, демократия демократией, но что ж это, простите, за порядки при большевиках? Совесть надо иметь.

А вот и портрет Владимира Андреевича:

«Во время обеда прибыл вновь назначенный командующим армией, герой Галича, генерал Черемисов, — вспоминает генерал Врангель. — Маленький, худенький, с бегающими черными глазками и приятным, несколько вкрадчивым голосом, генерал Черемисов произвел на меня впечатление живого, неглупого человека. Разговор за обедом велся на общие темы. Генерал Корнилов вспоминал о своей службе в Туркестане, генерал Черемисов рассказывал о последних боях своего корпуса. Вопросы политические совсем не затрагивались».

На Александре Федоровиче так и отсвечивала кровь царского семейства. Весьма поспособствовал его гибели. После Февраля семнадцатого был глубоко убежден, что царь и царица находились в преступной связи с неприятелем.

Когда следственная комиссия представила свой доклад, убедился в полнейшей чистоте Романовых. По такому случаю Александр Федорович изменил свое отношение к бывшей императорской чете, но время для выезда за границу было упущено. Большевики уже в открытую собирали силы для переворота. Но и тогда еще все можно было изменить. Для этого следовало сделать сущую малость: переместить бывшего императора с семьей в места, более близкие к границе. Ведь все, кто находился поблизости от границы, спаслись, если очень хотели…

Александр Федорович же стремился угождать всем…

Попытка свергнуть оружием ленинское правительство проваливается. Александр Федорович — в Гатчине. Командир 3-го Конного корпуса генерал Краснов (сменил застрелившегося Крымова) — на переговорах с революционными матросами. Ясно, речь там о выдаче его, бывшего министра-председателя. Казаки Краснова единодушны: они в распри между большевиками и «кадетскими» генералами не встрянут, да по дурости класть головы, пущай сами себя и кушают…

Александр Федорович добывает матросскую форму, прячется за темные очки — и укатывает на авто к Луге. Попробуй ссади, даже коли узнал. Автомобилей в ту пору — это ж по перстам счесть…

Ушел, унес ноги Александр Федорович, не достать, не ухватить!..

В деревне Ляпунов Двор искрометный Александр Федорович целых 40 суток отсиживается у мужа и жены Болотовых — родни «матроса Вани», помогшего разжиться форменкой. Усы, борода совершенно изменяют внешность. Свято бережет он свою жизнь, но не для утробного благоденствия. Верит в демократию, а без него этой самой демократии в России и быть не может, вот истинный крест!

От Болотовых Александр Федорович налаживает кое-какие связи, изрядно пишет, строит планы: пора ссаживать большевиков! Словом, опять примеривает председательские штаны.

Вторая половина декабря мятежного семнадцатого для бывшего министра-председателя — пора опасных переездов. Сначала друзья перевозят его на хутор Заплотье, а потом — в Щелкалов, потом — в психиатрическую лечебницу под Новгород и, наконец, — в имение Лядно.