Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Воспоминания товарища Чудновского дополняют рассказы И. Н. Бурсака («Конец белого адмирала») и самого Ширямова.

Непосредственным сигналом к расстрелу бывшего Верховного Правителя России послужило телефонное распоряжение Смирнова от имени Сибревкома. Разумеется, не Сибревкому это было решать. Команду дал Главный Октябрьский Вождь из Кремля. По проводам загудели шифрованные слова. Аж напряглась, замускулилась спина у всей особоуполномоченной России: вот-вот скинет груз белой сволочи. Еще чуток поднатужиться…

Александру Васильевичу хотели завязать глаза перед строем дружинников — он отказался. До конца был спокойным — это отметят все очевидцы.

При расстреле присутствовал и представитель ревкома М. Н. Ербанов (в 1938-м поднимется в первые секретари Бурят-Монгольского обкома ВКП(б) — и падет под пулями чекистов).

До перехода власти к ревкому комендантом тюрьмы был Бурсак, после — В. И. Ишаев. Но и тогда Бурсак 2–3 раза в день лично проверял тюрьму.

Последний допрос адмирала состоялся днем 6 февраля — члены комиссии уже знали, что рано утром Александр Васильевич Колчак будет казнен, но от него это скрыли.

Историей, иначе говоря, самой средой, состоянием общества был определен Хозяин. Сталин лишь уловил это требование общества, его предназначенность к подчинению Хозяину. Не было бы Сталина, вознесся бы Троцкий, Зиновьев, Фрунзе или кто-либо другой. Вполне вероятно, не столь кроваво-палаческий, но непременно возник бы Хозяин.

Основа всего — состояние народа, но ответственность за все содеянное — на Ленине. Общество не готово было к социалистической революции [87] Если вообще позволительно говорить о правомерности повсеместного слома жизни. Это более чем трагедия. Это всегда отчасти умирание народа. . Подобные отношения не соответствовали сознанию народа, его культуре. Этого псевдосоциалистического уровня отношений можно было достичь лишь одним непрестанным насилием. Не случайно это разрастание «женевской» твари до всероссийского чудовища, проникновение в каждую семью, каждую отдельную жизнь. Это абсолютный рекорд такого уровня развития карательных органов, как и самого террора. И впрямь, народ не изжил в себе процаристских настроений, он еще не перерос их в своем сознании. Народ был и есть монархичен.

И определенная склонность к самоизоляции, чувство своей особой роли в истории — это исторически въелось в плоть народа (а раз въелось — необходимо с этим считаться, иначе политика будет лишена устойчивости).

Все это и дало то крайнее проявление культа личности, ту крайнюю степень жестокости власти, вплоть до самодурства.

Уровень понимания народом своей государственности сошелся с необходимостью предельного террора после семнадцатого года. Иначе этот народ в колесницу социализма впрячь не удалось бы, и не столько впрячь (он, в общем, охотно впрягся в Октябре семнадцатого), сколько гнать десятилетиями впряженным в бесконечно тяжелую фуру государственной поклажи — насильственного социализма. Прекрати, останови принуждение — и весь этот костоправный социализм истает, развеется в дым…

Поэтому кровавый вождь, Хозяин, явился требованием момента. И это должен был быть непременно кровавый вождь — другим способом привести общество к заданным отношениям в экономике было невозможно. Не просто Хозяин, а кроваво-жестокий, бездушный мучитель, изверг. Не случайно они все явились, как по зову: дзержинские, лацисы, ягоды, берии, молотовы, Ждановы, Кагановичи, Сталины… Все материализовались в назначенную минуту, для назначенных ролей. Полуграмотные насильники-фанатики, растлители душ, циники. Разрушители русской государственности, губители русской культуры (соответственно — губители культуры и государственности и всех других народов, составлявших Советский Союз). Сапоги, погоны, сверкающие ордена, социалистические агитки с высшими премиями за «шедевры искусства», смрад от всей жизни… Черепа, нафаршированные догмами о целительности насилия — лагерей, расправ, казарм… Идиотизм «ученых», копающихся в горах трупов среди разрушенной жизни целого народа, невиданного одичания душ и пытающихся отыскать в этом смысл… Изуро-дованность сознания народа, обреченного снова и снова тащить этот воз социализма.

Какое Куликово поле нужно, чтобы освободиться от этого ига? И есть ли такое поле на Руси?..

Нес Ленин свою любовь и пламенную веру через все беспросветные годы «надрывной» франко-англо-швейцарско-польско… ну, в общем, европейской эмиграции. Даже не проглядывало, а перво-наперво заявляло в нем требование на взаимность. Ну, не требование и не страсть, а, как бы это определить… условие такое, что ли. Пусть люди лучше гибнут от всяких напастей, и «женевских» в том числе, нежели примут другой цвет: розовый там или небесно-голубой. Пусть лучше всё — дым и прах, но не бывать другому цвету на Руси.

От такой принципиальности главного вождя «женевская» тварь задирала башку к солнцу, небесному простору и ржала, славя внушительную множественность русской части людского рода.

И рубили мясники в синих петлицах и погонах эту самую часть человечества, дабы всегда брала лишь один цвет — красный. Словами о гуманности, равенстве, свободе и счастье смиряли жертвы — тех, кого рубили, и тех, кого оставляли для развода.

55 томов завещал партийный первосвященник — и все для решения одной-единственной задачи, такой благородной и ответственной, ибо никак иначе, как только через очистительные убийства, не протиснуться народу в игольное ушко светлого завтра. Доказательность данных выкладок хранит и таит каждая строка ученейших томов — ну нет, не существует иного пути, во всех библиотеках сверено по книгам — нет иного захода!

Правда, «Аппассионата» и ей подобные упражнения разных одаренных личностей нашептывают нечто отличное, но ежели с волей подступиться, ежели по Робеспьеру, Пестелю, Ткачеву да Марксу, то есть с сознанием исторической ответственности и вообще миссии, то все эти ноты и сочинения — блажь, от разврата, пресыщенности и незрелости. Тут свое, пролетарское, искусство требуется. Жизнь надо строить по Ильичу — это еще великий пролетарский поэт осмыслил, а посему и счел за лучшее застрелиться.

На кровь и нужду обрекает этот самый народ 55-томная конструкция игольного ушка. Плесень и грязь разводит она в народе, ибо не упорство, талант и труд определяют человека, а оценка партийной бюрократии. И берут разгон уже игра, взятка, подлость ради этих оценок, ибо за ними — сытость, почет и… вседозволенность, а с такими вещами не шутят. Это и есть — штыки, доносы, смерть. Да разве же дозволим посягнуть на святыни!..

Ломали, корежили старую Русь, мостили трупами путь в новую жизнь — и вылупилась: согласно пятидесятипятитомным установлениям, собственность ты партийной машины, полная и бесконтрольная собственность, вроде крепостного при ней. Ну что ты без печатей, справок и партийной дрессуры — не поедешь, не пройдешь, не получишь угла, не продвинешься и вообще не поднимешься. Любая страна мира недоступна для тебя и как бы на другой планете — печати, мнения, характеристики средних и малых секретарей закрывают и открывают перед тобой любые дороги, само собой, и те, которые ты сто раз проложил трудом и знаниями, ибо ты всего-навсего подневольный партийной машины. Ты исполнитель, в тебе нет и не может быть ничего своего. Ты не принадлежишь себе, ты холоп. Каждому от рождения вбита в чело пятиконечная звезда — свой таврово-товарный знак должен водиться у скотины. И лишь преемникам Непогрешимого дано знать, что надобно пятитавровому гражданину…