Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Плата за любовь к женщине и Родине — тоже смысл той проруби на Ангаре.

Бедняки должны взять власть и уничтожить паразитов, коли те сами не хотят расстаться со своим неправедным существованием, — это лозунг большевизма. И уже не лозунг, а программа действий. «Жить без паразитов» — любой, кто добывает себе на жизнь честным трудом, поставит под этим лозунгом подпись. Но коли брошен лозунг и свят этот лозунг, то под сенью его в свою очередь уже все свято. И уже любая несправедливость, любые жестокости, любые извращения власти и тяготы жизни вообще — все во имя этой святости, и все должно быть святым.

Роптать против — это все равно что выступить против справедливейшего из лозунгов, все равно что выступить за паразитов и бездельников, за угнетение рабочего человека, за все позорно неправедные пути жизни, то есть поднять руку на самое святость принципа, лозунга, который воплощает народ.

Так именем революции действует контрреволюция, самое отпетое насилие и ограбление трудовых сословий общества.

Где бы марксизм ни ставил опыт, то бишь где бы марксисты ни приходили к власти, революция заканчивалась диктатурой, насилием, истреблением людей, нуждой и беспощадным подавлением личности.

Насилие всегда будет создавать лишь самое себя, то есть насилие будет лепить насильников и униженных, непрестанно воспроизводя несправедливость.

Я хорошо помню конец 40-х годов, когда КПСС еще называлась ВКП(б). В ту пору я был комсомольцем. Отношение к людям, преподавание в школах и высших учебных заведениях, естество искусства — все утверждало одну и ту же истину: люди, не владеющие марксизмом, не поклоняющиеся Марксу, Ленину, Сталину (Энгельс был не столь важен в этом перечислении, к тому же ему не спускали критических высказываний о России, хотя бы о Крымской войне 1853–1856 гг.), а тем более не принимающие догм марксизма (таких не было, но их присутствие как бы предполагалось, и пропаганда, агитация яростно атаковали этих не присутствующих во плоти людей), — неполноценные, органически враждебные народу, заслуживающие любого насилия, в том числе их жены, дети. О женщи-нах-«буржуйках» говорили только в выражениях и тонах, исключающих какое бы то ни было иное отношение, кроме насилия — насилия в буквальном, непосредственном значении этого слова. Нас так воспитывали, натаскивали, приучали к беспощадности — все некрасного цвета исключает жалость и человеческое отношение, к таким применимы любые действия, будь то оскорбления, убийства, издевательства и насилия. Буржуй, капиталист, неболыпе-вик (несколько другое дело — беспартийный в своей стране) — это скрытые враги, их можно обманывать, предавать, уничтожать.

При подготовке к изданию своей работы «Особый район Китая» я наткнулся на очень выразительный документ и вздрогнул: настолько содержание его, даже мне, привычному к советскому извращенному восприятию мира, показалось диким. Это была рекомендация очень крупного военного хирурга, который писал руководству соответствующих карательно-разведывательных служб о том, что оперативная работа может весьма выиграть, если применить такой-то набор ядов, отравление которыми очень трудно, к примеру, отличить от пищевого отравления или последствий ишемии. Этот крупный военный хирург советовал использовать рентгеновский аппарат для смертельного облучения пациентов, коих желательно убрать. Хирург работал среди ответственных лиц, обслуживал их за рубежом. Они доверяли ему, лечились у него семьями. И он все это считал моральным и добровольно излагал как опыт многолетней работы и раздумий.

Я бы не вспомнил тот случай, не знай этого человека [148] Генерал-майор медицинской службы Андрей Яковлевич Теребин. . В детстве я любил его, играл с ним, знал его сына. А сам хирург находился в доверительных отношениях с моим отцом…

Этим развращением людей мы обязаны только марксизму и ленинизму. Какие уж тут «розы против стали»…

Только они, последователи Ленина, знают, что на душе у народа, — только им дано знать, никому другому. Никогда ни в чем они не спрашивают совета у народа — только приказывают, а точнее — указуют. Указуют, награждают и карают.

«Спасибо ему, русскому народу, за это доверие!

За здоровье русского народа!»

Вся наша действительность недавних десятков лет — это их постоянное заигрывание с народом, но такое, в котором исключалось здоровое, правдивое слово. И в то же время — оскорбительность, бесцеремонность с каждым человеком в отдельности. Ибо каждый ничтожен перед государством палачей.

«…А ты, человек, живущий в государстве палачей, ничтожнее камня; тебя стирают в порошок, делают солдатом, вынуждают вступить в армию, а армия идет в поход — ибо так ей приказывают волки — и убивает людей в мирной стране».

Эта мирная страна — прежде всего Родина твоя и волков…

На пот и кровь, вложенные в народное хозяйство, можно было бы, без всякого преувеличения, построить пять-шесть современных Россий, если не ляпать ошибки, о которых уже шла речь, ошибки, за которые народ платил голодом, нуждой, вечными очередями, бесчестьем льгот, разложением, плачем и гибелью.

И за все это ему твердят: на колени, славь, — и он славит людей и систему, которые породили эту одну надорванную Россию вместо здоровых и полнокровных пяти-шести Россий.

В конце 50-х годов в просьбе о реабилитации Анна Васильевна писала:

«Я была арестована в поезде адмирала Колчака и вместе с ним. Мне было тогда 26 лет, я любила его и была с ним близка и не могла оставить его в последние дни его жизни. Вот, в сущности, все. Я никогда не была политической фигурой, и ко мне лично никаких обвинений не предъявлялось».

Каждый день того прошлого Анна Васильевна перебирала в памяти тысячи раз.

Сколько же боли и горя принесли так называемые союзники! Не будь их «заботливого» участия, он остался бы жив, не повели бы его к проруби дружинники под окрики Чудновского…

«Вот мы в поезде, идущем из Омска в неизвестность. Я вхожу в купе. Александр Васильевич сидит у стола и что-то пишет. За окном лютый мороз и солнце.

Он поднимает голову.

— Я пишу протест против бесчинств чехов — они отбирают паровозы у эшелонов с ранеными, с эвакуированными семьями, люди замерзают в них. Возможно, что в результате мы все погибнем, но я не могу иначе».

Не могу иначе…

Он предполагал месть чехов и союзников: „…в результате мы все погибнем…*»

Анна Васильевна оживляет тот день — последний, черную бездну того дня:

«Последняя записка, полученная мною от него в тюрьме, когда армия Каппеля, тоже погибшего в походе, подступала к Иркутску: «Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось — только бы нам не расставаться».