Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

И я слышала, как его уводят, и видела в волчок его серую папаху среди черных людей, которые его уводили».

Черных людей…

Месть чехов и союзников…

Нашими очередными соседями по коммунальной квартире в Военном городке (Щукинская улица, 26) за Покровкой (Покровское-Стрешнево), в которой мы жили с конца 1936 г., оказались Виктор Васильевич, Клавдия Филипповна и их трехлетний сын.

Соседей вселяли не просто жить, а с заданием: оно заключалось в требовании следить за папой, а когда он надолго отлучался по служебным делам — надзирать и за мамой (по средствам ли мы живем, как относимся к вождям, каковы наши знакомства…). Об этом папа не мог не догадываться, но узнал, что называется, документально, когда получил назначение послом в Бирму (в ту пору послов в стране насчитывалось не столь много из-за ограниченности дипломатических отношений). И вот тогда часть соседских доносов ему показали. «Женевская» тварь как бы обозначила свое доверие. И действительно, не всех же сажать и травить, хотя и весьма желательно. Но это являлось и предупреждением: все видим — бдим.

Виктор Васильевич был офицером военного времени, хотя на фронт из Москвы не выезжал — не берусь утверждать, но, как мне кажется, из-за специфических задач, которые он выполнял. Являясь формально общевойсковым офицером, он, судя по всему, служил в МГБ — был осведомителем. Его доклады папа тогда тоже прочитал, его и предыдущих соседей и даже моей учительницы в годы войны. Эту женщину, очевидно, заставили следить за нами. По скупым замечаниям папы, ее отчеты отличались спокойной объективностью. Мама дружила с учительницей, работая в той же школе заведующей библиотекой. Зоркое «женевское» око не могло упустить такой возможности и, скорее всего, принудило ее писать ежемесячные отчеты. Это ж какие силы и ресурсы были задействованы по стране для подобного рода деятельности! И сколько людей оказались замаранными! Растление народа в чистом виде… Заставлять дружить — и требовать доносы, подселять семью — и требовать доносы от ее главы: с моралью в передовом социалистическом обществе все обстояло благополучно.

Эту науку мы с братом начали проходить в детстве. Папа запрещал водить в гости друзей без особой надобности (и понятно, лишний донос зачем?), требовал вечерами держать окна зашторенными (донесут, что не читает «классиков» или еще что угодно, как по Булгакову. Помните диалог между Филиппом Филипповичем и Борменталем — о водке и власти, которая выпускает водку не сорока градусов, а тридцати? «Вы можете сказать — что им придет в голову?» — это спрашивает старый профессор, имея в виду новую власть. «Все, что угодно…» — отвечает Борменталь. И это сущая правда: все, что угодно!).А раз так — лучше держать окна зашторенными, а число знакомых свести к наименьшему. Мы имели строгую инструкцию, как и что отвечать на вопрос: где работает папа? Маму же папа не посвящал в свою работу, как после выяснилось, по вполне прозаической для нашего Отечества причине: если ее арестуют и примутся пытать, то ничего не добьются, даже из области фантастического, поскольку она ничего не знает, и это, по расчетам папы, должно будет сберечь маму, а к своей жизни он относился с некоторой обреченностью, хотя очень любил Китай и работу свою вел с увлечением. Однако, уже смертельно болея, папа посвятил меня в очень многое, это мне после серьезнейшим образом помогло.

В марте 1953-го опочил Сталин, в начале сентября не стало папы. Я учился на первом курсе Военно-воздушной инженерной академии имени Жуковского, в те годы почетно-привилегированного высшего учебного заведения. Дети самых знаменитых фамилий учились в ту пору на разных курсах.

Осенью я любил выйти из трамвая на Покровке и возвращаться дальше пешком — или через старинный парк (одни мачтовые сосны на целый километр), или шагать дачной улочкой к Виндавке. Раза три-четыре моим случайным попутчиком в трамвае оказывался майор П. — наш сосед, истый ценитель градусных напитков. В те годы стакан водки можно было получить в любом киоске, как стакан газировки. Стоила она сущие пустяки. Виктор Васильевич перед возвращением домой имел обыкновение причаститься в таком вот киоске — эти будки по-другому и назвать нельзя, они ничем не отличались от газетных или театральных киосков. Я пить не горазд, а в молодости особенно: и вкус отвратительный, и после гадко, и тренируюсь… Словом, не составил ему компанию, чем всякий раз повергал в искреннюю печаль. Виктор Васильевич обиженно моргал красными глазами — они у него не теряли красноты в любое время года.

Однажды (это было осенью 1954 г.) он вернулся изрядно возбужденный. Ясное дело, что он не миновал киоск на Покровке, но не одна водка привела его в светлое возбуждение. На кухне наш сосед усадил меня и поделился новостями — он не мог их держать в себе. Щеки его, что называется, пыхали румянцем, глаза глянцево блестели, а курчавые волосы были заметно встрепаны. Эти глянцево-подернутые глаза изливали и восторг, и трепетное благоговение, и даже гордость.

Клавдия Филипповна шила в своей комнате, мама недомогала — после смерти папы она часто страдала тяжелыми головными болями, которые впоследствии перешли в хронический спазм сосудов мозга. Так что мешать взволнованной речи майора Виктора Васильевича никто не мог. Правда, я очень хотел есть и поглядывал на плиту. Там стояли сковороды с жареной картошкой — наша и соседская. На столе соседей лоснилась жиром атлантическая сельдь — она ломтиками лежала на узкой тарелке. «Под сто граммов», — догадался я. На нашем столике высилась кастрюля с молоком. В молодости я. пил молоко литрами, особливо после тренировок, когда весь пересыхал от глотки до пят. И отходил до полуночи сухим жаром, аж губы трескались.

Виктор Васильевич сообщил, что только вернулся с ближней дачи Иосифа Виссарионовича в Кунцеве. Там, оказывается, организован музей, и он посетил его в числе первых. Это, очевидно, была экскурсия для «своих».

Виктор Васильевич пережил потрясение от быта вождя. Он рассказывал по-мальчишески запальчиво, слегка выпучивая глаза:

«Очень скромный. Обычная веранда, там блюдечко со стаканчиком и помазком для бритья, а на столике следочек от этого прибора. Годами брился там. Сам брился (надо полагать, экскурсантам просто позабыли сообщить, что за ликом вождя ухаживал парикмахер в чине подполковника, так сказать, брадобрей-подполковник — недурно ведь, а? — Ю. В.). Тут же у двери валенки. Не поверишь — заплатки на задничках. Скромный был… А музыка? Обычный патефон. Слева, справа — стопки пластинок. В одной стопке пластинки с его пометкой «народная», а в другой — «ненародная». Как следил за музыкой! Он же следил, как идет борьба с космополитизмом и разной какофонией. А в комнате — диван, продавленный даже. На стене вырезка из «Огонька» — репродукция картины: суворовец рапортует деду о прибытии в отпуск…»