Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

И уже не пряча настороженности, Флор Федорович крутанул и замер: не было за спиной Жардецкого, вильнул, видать, в первый проулок, гнида кадетская! Пусть, пусть погуляет, разве не того ты хотел! Пусть теперь им большевики займутся. Пусть поупражняются в сыске, мать их с красной звездой и Лениным!.. Скосил глаза на дорогу: клубом пара наехали розвальни с тремя красногвардейцами и ящиками, обитыми металлической лентой. Винтари у всех наизготове, морды малиновые, наморщенные ветром. Что-то крикнул один. Флор Федорович досадливо махнул рукой: не до тебя. Тряско подпрыгивают ящики — гляди, столкнут Красную Гвардию.

Гаркнули в три глотки: «Эх, яблочко, куды ты котишься? В губ-чека попадешь — не воротишься!..»

И опять осел в свои мысли бывший председатель Политцентра. Он доказывал свою правоту истории: выпал миг, получили они власть (эсеры и меньшевики), а не удержали, обронили в лапы ревкома, а как иначе? Москва подпирает со всей РСФСР.

Много набирал слов для доказательств своей правоты Флор Федорович, ярился на мнения противных сторон; останавливался, закуривал и, пуская дым в мороз, скрип снега, выводил доказательства для истории. Ведь мог он построить эсеровскую республику на родной земле, мог, мог!..

После успокоился и, перелезая через сугробы на более утоптанные тропинки, повернул мысли на общие вопросы.

С недавних пор революция уже представлялась ему слишком дорогостоящим средством прогресса. Насмотрелся на Россию за эти два года: один скелет, и, кажется, половина народа легла в землю, а сирот!.. А изувеченных, изнасилованных, измордованных, свихнувшихся от болей, надругательств и ужасов! А что с хозяйством?! Остов. Один остов…

Революция неизбежна, пока нет политических свобод, но Февраль дал эти свободы. Зачем следовало взводить страну на Октябрь?..

Как член ЦК партии социалистов-революционеров и задушевный приятель Чернова, Флор Федорович питал неодолимую вражду к большевикам. В глазах его партии они являлись захватчиками, похитившими у России свободу, которую они, эсеры, — прямые потомки народовольцев, Герцена и декабристов — добывали для народа. Большевики похитили у них плоды борьбы. Большевиков не было и видно почти до самого Февраля. Чтобы опереться на штыки, большевики взялись эксплуатировать стремления народа, а значит, и армии к миру. Они присвоили плоды кровавой борьбы, казней, мучений… Большевики так же опасны для дела свободы, как и кровавый режим Колчака. Лишь печальная необходимость понуждает эсеров и его, Федоровича, сотрудничать с ленинцами.

Надо быть справедливым: в потоках крови, которыми обагрена Россия по воле большевиков, прежняя кровь — от царизма, и нынешняя — от белых, глядится каплями. Эти, с пятиконечной звездой, поставили убийства на поток.

Флор Федорович поворачивается и видит, как его тень забегает вперед. «Снег — это замурованный свет», — думает он.

Россия объявлена Республикой Советов — это же государственно-правовой абсурд! Что такое Советы? Где определение этой формы правления? Как они образовываются, по какой системе выборы — все неизвестно, а точнее, не выборы — лишь прямые назначения. Горстка людей на верху России и горстка людей на местах творят власть… точнее, самоуправство.

И на тебе: Россия уже Республика Советов! Это же партийнобюрократическая власть с произволом и подавлением свобод. Никаких выборов — только назначения. Вот тебе и борьба за свободу…

Вспомнил Жардецкого и его нырок к пистолету, подумал: «А ведь зевани я, пожалуй, влепил бы мне… — И отмахнулся от памяти на кадета: — А ну его, борова толстомясого».

Троцкий заявил вскоре после Октября: «Есть такая французская машинка, она укорачивает тело на одну голову».

Эти ничем не брезгуют, лишь бы удержать власть.

И пожалуйста: за три недели до открытия Учредительного собрания Ленин распорядился арестовать главную избирательную комиссию этого собрания, а затем штыками разогнал и само собрание. Солдатам внушили, что это буржуи мутят воду. Те и двинули… были убитые…

Почему это собрание мертворожденное? Якобы большевики уже все дали декретами. Если проводить решения Учредительного собрания именем государства, Россия бы зашевелилась, поняла, где и чья власть. Большевики превратили Учредительное собрание в клоунаду, закрыв возможность обращения к народу и лишив акты собрания государственной силы.

А уж после — и объявления людей «вне закона», и расстрелы, и заложничество, и прочие «революционные акты»…

Ленин и Троцкий исповедуют Робеспьера. Робеспьер заявлял:

«Основа демократического правления есть добродетель, а средство для претворения ее в жизнь — террор».

Значит, добродетель может войти в жизнь только через насилие!

Флор Федорович озирается на солнце — неглубокий выкат его: над самыми крышами застряло — белое, очень белое. Смахнул на веревку варежку, потер глаза: режет…

То, что сочиняют Ленин и Троцкий, — это не путь в социализм, а если и социализм, то какой-то убойный, который можно насаждать лишь казнями, запретами, гонениями. У них на все две меры: запрет или расстрел. Демократическое правление…

Они повторяют опыт Французской революции, хотя одного этого опыта достаточно, чтобы навсегда от него отучиться. Страна, которая вступает на подобный путь, не в состоянии изменить ему. Террор подпирает государственность, вся государственность прорастает уже из необходимости насилия. Отказаться от террора — значит отказаться от власти.

Ни ум, ни личные, порой высочайшие достоинства — ничто не спасает не только от участи жертвы, но даже, как это ни странно, от роли палача. Впрочем, большевики тут внесли свое: они втягивают в палачество весь народ — это им кажется самым надежным.

История еще раз сыграет с насильниками злую шутку — это из диалектики насилия. Робеспьер носил имя Неподкупного за скромный образ жизни и защиту интересов бедноты. И именно он стал палачом своих соратников и палачом этой самой бедноты. Иначе быть не могло: ведь «добродетель утверждается террором». Это ж мозги набекрень надо иметь.

И Робеспьер изрядно почистил Францию. Так почистил — она взвыла от всех этих самых добродетелей. Ежедневно на гильотину только в Париже всходило до восьмидесяти человек, не считая казнимых по стране. В месяц гибли тысячи людей. Если соотнести это количество людей с населением той маратовско-робеспьеровской Франции, сложится впечатляющая цифра. И это понятно: террор нужен для устрашения… и единомыслия.

Массовые безнаказанные убийства именем высшего блага. Именно так! Ведь роялистов (сторонников свергнутого короля) среди казненных оказалось менее десяти процентов!

И это большевики взяли за блистательный образец правления.