Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Уж как разносить стало чрево «женевской» твари. На всю Русь разлеглась, каждого видит, вынюхивает. С морды кровь скапывает…

Все чувства придавливал пресс одной ясной и острой мысли-приказа. Эта мысль-приказ не оставляет Чудновского:

«У революции нет законов. Она по своей природе лишена каких-либо устойчивых форм. Революция — это стихия, это творчество трудовых масс, имя которым — диктатура пролетариата. Стало быть, чистить надо землю. И он, Чудновский, поставлен к этому трудовым народом…»

В одном Чудновский упрямо не соглашался с Лениным: он всегда был против суда над Николаем Кровавым, который замышляли еще в восемнадцатом. Какой суд?! Над кем?! Революционный народ должен просто карать. Не нужны республике суды… И он, Чудновский, исполнит волю народа: не уйдет адмирал живым, за все ответит.

Семен Григорьевич всячески подчеркивал, что к однофамильцу — Чудновскому — как несознательному революционеру и народовольцу, осужденному по процессу 193-х в январе 1878-го, он отношения не имеет.

«Бог дал — Бог взял», — сказал своим мыслям Семен Григорьевич и раздвинул губы. Так и застыла улыбка, чисто каменная. А брови густые, чуть белесые поверху, сомкнулись к переносице: весь ушел в мозговую работу. И времени нет, а тыщу дум передумает за день…

Антоновщина, массовое дезертирство из Красной Армии, забастовки в Москве, Питере, Нижнем Новгороде, Харькове, Ростове и других промышленных центрах, на десятках крупнейших заводов и фабрик, а также мятеж в Кронштадте — страна явно ускользала из-под большевистского контроля и влияния. И никакие меры — запугивания, казни, преследования — не давали успокоения.

«До изменения партийной линии в крестьянском вопросе (осуждение насильственного насаждения социализма в деревне на VIII съезде РКП(б)) настроение в мобилизованных крестьянских частях… нередко бывало антикоммунистическим», — свидетельствует член ЦК РКП(б) и Реввоенсовета Второй армии Сокольников, в будущем — наркомфин и член ВЦИК и ЦИК СССР.

Это понимать надо так: свыше половины призванных в армию скрывалось.

Потерять страну, то есть революцию, из-за продовольственной политики — Ленин сие решительно отмел. Более того, упорный отказ страны жить по продовольственной диктатуре подводит этого выдающегося диалектика к мысли о необходимости коренного изменения экономической политики вообще.

Насилие оказалось неспособным решить экономические задачи в согласии с партийной утопией (это ничего, что под нее уже от голода и пуль легли сотни тысяч жизней). Ленин отыгрывает задний ход: самое первое — спасти революцию, то есть свою власть. Так возникает новая экономическая политика (нэп). Переход к ней явился убедительным признанием того, что, даже если обрушить весь аппарат насилия, не ограничивая себя в мерах, перестроить сознание народа в угодном направлении все равно не представляется возможным. Можно еще перебить половину тех, кто остался, и все равно не достигнуть цели.

Сколько же понадобилось крови, чтобы за три года додуматься-таки до этой очевидной мысли (надо полагать, недосмотрел в библиотеках, пролистал как очередную дурь, блажь интеллигентов — вечных нытиков, и дармоедов)!

Программа Ленина вызывает бурю в партии. С точки зрения правоверных партийцев, это измена социализму, возврат к ненавистному старому режиму: надо ломать сопротивление крестьянства и пробиваться вперед. И это тоже понятно: партия взращена на доктрине насилия, а тут… задний ход! Да большевики мы или нет?!

Ленин все же полагал, что пусть лучше будет государство, ну хоть с остатками народонаселения (после террора, тифа, голода и других следствий Гражданской войны), нежели светлая коммунистическая явь почти без народа — с одними членами партии и сочувствующими.

Ленин, без сомнения, согласился бы на освоение продовольственной диктатуры и вообще военного коммунизма и продолжал бы избиение деревни [33] В документе XVI века я прочел об Иване Губителе (Грозном): он «посягал на крестьянскую кровь». и прочего непокорства. Решимости в такого рода делах у него всегда обнаруживалось в избытке. Делал же он это три года после Октября (эвон как проредил страну!) — и ничего, никаких душевных потрясений.

Но вот угроза потерять страну, оказаться погребенным под взрывом народного недовольства (а события гнули, судя по забастовкам и Кронштадту, а также повальному дезертирству, именно к этому) вынудила его к коренному изменению экономической политики (а ежели пораскинуть умом — какая же это политика: приказ, резолюция, пуля). И сделано это было не во имя скорейшего восстановления хозяйства, как это утверждают советские учебники (большей частью набитые превратно истолкованными фактами или вовсе лишенные всяких фактов), а во имя сохранения власти над страной.

Сталин придерживался иного мнения, особенно насчет перевоспитания народов. У него были не только примитивно-железные нервы, но и весьма способствующая всякой решимости ограниченность (в сравнении с Лениным и его учеными соратниками). Правда, это нельзя было сказать о его памятливости и хитрости. И память, и хитрость у Сталина-Чижикова были выдающиеся, просто гениальные, впрочем как и жестокость. В данных проявлениях Чижиков как бы являлся феноменом природы (но не феноменом большевистской партии).

Посол Веймарской республики в Москве граф Ульрих Брокдорф-Ранцау в беседе со своим французским коллегой заметил, что пост посла в Москве чрезвычайно интересен; кроме того, работа существенно облегчается благодаря солидарности и целеустремленности правительства, а также благодаря необычайному интеллекту ведущих деятелей.

Ведущими деятелями в то время, еще не сметенными ураганом сталинского властолюбия, являлись соратники Ленина.

Еще раньше, когда в Москву прибыли германские врачи для лечения Ленина во главе с профессором Фёрстером [34] О. Фёрстер (1873–1941) — немецкий врач-невропатолог, профессор. С марта 1922-го консультировал врачей, лечивших Ленина. Мог бы порассказать любопытные вещи, нет, не о больном: тут все ясно и копания недостойно, — а о нравах кремлевской банды — всех этих «легендарных» коммунистов-вождей. , граф Брокдорф-Ранцау заявил на приеме в их честь:

— Вы сами увидите, что не только правительство, но и самые широкие массы русского народа всеми нитями своей души связаны с этим человеком, который для народа является учителем и вождем.

Так вот, чтобы не лишиться этих самых широких народных масс, не оборвать душевные нити, Ленин и повернул страну на новую экономическую политику.

У Ленина не было своей жизни — для обогащения, славы или смены женщин. Нет, честолюбие, и выраженное, как и интерес к женщинам, не было чуждо ему, но не составляло того жгуче важного, что может управлять жизнью. Люди убеждались: живет он единственно ради них.