Пьер Понсон дю Террайль - Бал жертв

— Я говорю — был, потому что он умер.

— А! — сказал Баррас с радостью эгоистической и жестокой.

— Милый мой, — холодно сказала Ланж, — над живыми почти всегда торжествуют, а над мертвыми никогда. Сердце, привязавшееся к могиле, взять нельзя.

— Но кто же был этот человек? — вспыльчиво вскричал Баррас.

— Вы его знали.

— Я?

— Он участвовал в заговоре рыцарей кинжала и погиб на гильотине.

— Как его имя?

— Его звали Каднэ.

Баррас побледнел, и голос его сделался глухим.

— Итак, Марион любила этого человека? — сказал он.

— Да.

— И еще любит его?

— Она всегда будет любить его.

Баррас судорожно провел рукой по лбу, потом его дрожащие ноздри расширились, верхняя губа сжалась.

— Но разве вы пришли сюда затем, чтобы заронить отчаяние в мое сердце? — сказал он.

— Мой добрый друг, — возразила Ланж, — что вы думаете об этих потерпевших кораблекрушение, которые несутся по морю в бурную ночь без компаса, на плоту и не видят даже неба?

— Что вы хотите сказать?

— Между тем, как они отчаиваются, тучи расходятся, показывается синее небо, блестит звезда, Звезда полярная, которая указывает север, то есть дорогу, по которой можно следовать, то есть спасение.

— К чему все это? — опять спросил Баррас.

— Вы один из этих кораблекрушенных, друг мой.

— Я не вижу никакой звезды, — со вздохом сказал Баррас.

— Я вам укажу ее.

— Вы?

— Конечно. Зачем же я пришла?

Баррас бросил на нее жадный взгляд.

— О, говорите! — сказал он. — Говорите скорее!

— Здесь, возле Ланж, вы человек слабый. Имя женщины расстраивает вам голову и сердце, вы бессильны перед равнодушием этой женщины!

— Это правда!

— Но по выходе отсюда вы становитесь первым лицом в Республике, человеком, делающим из Франции все, что он захочет.

— Почти по крайней мере, — прошептал Баррас, приосанившись, несмотря на уныние, тяготевшее над ним.

— У вас в руках жизнь многих особ иногда, если не всегда.

— Далее?

— Ну, предположите, что когда-нибудь случай отдаст в наши руки участь человека, к которому Марион будет чувствовать столько же дружеского расположения, сколько она имела любви к тому, кто умер.

— Ну, что ж?

— Разве вы не видите вдали блеск звезды, о которой я вам говорила?

Баррас снова нахмурил брови.

— Милая моя, — сказал он, — не могу же я, однако, служить моему сердцу в ущерб Республике.

— Ба! — сказала она насмешливым тоном.

Директор, который встал и ходил по комнате большими шагами, вдруг остановился.

— Уж не пришли ли вы просить у меня помилования кому-нибудь?

Ланж расхохоталась.

— Нет, — отвечала она, — ни Марион, ни мне некого спасать, но случай может представиться.

— Прекратите загадки! Как зовут человека, для которого Марион…

— Каднэ!

— Но ведь он умер.

— Это не тот.

— А!

— Это брат. Как! Вы уже забыли?

— О нет! — сказал Баррас, с трепетом вспомнивший ночь на Бале жертв. — Что с ним случилось?

— Я не знаю.

— Но если… Когда-нибудь его участь будет в моих руках… Вы думаете, что… Марион…

— Я ничего не думаю, — сказала Ланж, — но я жду всего.

Баррас вздрогнул, потом прибавил:

— В самом деле этот человек должен составлять заговоры.

— А! Вы так считаете?

— Он и Машфер.

Ланж вздрогнула, в свою очередь, и слегка побледнела при имени Машфера.

— Вы и этого знаете также? — спросила она.

— Еще бы! — сказал Баррас.

— Вы, кажется, его крестный отец?

— Милая моя, — резко сказал директор, — есть вопросы, на которые я не люблю отвечать.

Потом, как бы желая во что бы то ни стало прервать разговор, который, по-видимому, был для него тягостен, он взял письмо с позолоченного подноса, распечатал его и прочел:

«Гражданин директор!

Я лежу в постели с раздробленной ногой, и эта славная рана дает мне лишнее право на признательность Республики.

Поджигатели открыты: это роялисты, открыто возмутившиеся.

Во главе их находится некто Анри, бывший граф де Верньер, и моя жена, которую я с позором прогнал. Обнаружив себя открытыми, поджигатели смело подняли знамя возмущения. Они убили жандармского бригадира, стреляли в республиканских солдат и выдержали осаду. Теперь они укрылись в лесу Нивернэ.

Жду приказаний, чтобы действовать.

К этому письму, достойному комментарий Цезаря, гражданин Курций прибавил постскриптум: «Начальник бригады Солероль вел себя, как лев. Необходимо дать ему самую обширную власть. Этою ценою все воротится к порядку».

И Сцевола, достойный Сцевола не хотел опустить письмо, не прибавив несколько слов своею рукою: «Гражданин директор, если у нас будет полномочие, я ручаюсь за все, если же нет, отечество будет в опасности».

Баррас прочел это письмо, между тем как Ланж внимательно за ним наблюдала. Потом он взял перо и написал на полях страницы: «Полномочие дано».

Ланж подавила крик. Директор обернулся к ней.

— Что с вами? — спросил он.

— Знаете ли вы, как этот Солероль — а ведь он негодяй — перетолкует слово полномочие? — спросила она.

— Он велит всех расстрелять, — холодно отвечал Баррас.

Актриса встала.

— Вы правы, — сказала она, — надо употребить энергичные меры, чтобы спасти отечество! Кто знает, может быть, вам скоро представится случай увидеть блеск вашей звезды? — прибавила она тоном горькой усмешки.

— А! Вы думаете, что этот Каднэ…

— Я ничего не думаю. Прощайте.

— Вы уходите?

— Да.

— Но… Марион?

— Я вам сказала: Марион любит другого.

— Но… эта звезда?

— Любезный граф, — холодно сказала Ланж, — человек такой серьезный, как вы, и первое лицо в Республике должен думать не о своих страстях, а об отечестве. До свидания.

Ланж вышла, оставив Барраса в сильном волнении.

…Через час Жаннетта — эта сильная женщина, не оставлявшая Ланж, бранившая ее при случае и упрекавшая ее в том, что она жертвовала выгодами своим привязанностям, — Жаннетта, говорим мы, с ворчанием укладывала вещи в чемодан. Почтовый экипаж ждал у дверей отеля Ланж.

— Куда едем мы? — спросила Жаннетта.

— Ты — никуда, — отвечала актриса.

— Как, я не еду с вами?

— Нет.

— Но ведь я вам нужна…

— На этот раз нет.

— Но куда же вы едете? — с отчаянием вскричала Жаннетта.

— Это моя тайна.

— А! Я догадываюсь, — прошептала Жаннетта с унынием, — вы опять занимаетесь политикой… Но вы, верно, хотите умереть на эшафоте?

Ланж пожала плечами и не отвечала. Потом, когда все было готово, она села в карету и сказала ямщику:

— По дороге в Бургундию.

Когда карета двинулась, Ланж прошептала:

— Я, однако, должна спасти Машфера!

Суровый зимний ветер сметал снег, изобильно выпавший несколько дней назад; небо было серое, холод стоял сильный.