Стивен Рансимен - Основание Иерусалимского королевства. Главные этапы Первого крестового похода

Неудача повергла крестоносцев в уныние. Их боевой дух, ненадолго воспаривший после взятия города, опустился ниже некуда. Еды снова стало не хватать. Один ломоть хлеба стоил целый безант, яйцо — два безанта, а курица — все пятнадцать. Многие выживали только тем, что жевали листья с деревьев или сухие шкуры. Адемар Пюиский напрасно пытался организовать помощь для самых бедных паломников. Среди рыцарей было множество тех, кто считал, что Этьен Блуаский поступил разумно. В ночь на 10 июня отряд под началом Гийома и Обри из Гран-Мениля и Ламбера, графа Клермонского, сумел пройти за линии врага и поспешно направился к морю у Святого Симеона. Там в гавани стояли корабли франков, скорее всего, генуэзцев и Гинимера. Когда пришли беглецы и заявили, что армия крестоносцев обречена, они сразу же снялись с якоря и быстро отправились в более безопасное место. Беглецы вместе с ними уплыли в Тарс. Там они соединились с Этьеном Блуаским, который, услышав о взятии Антиохии, планировал вернуться туда, но при виде показавшегося вдалеке войска Кербоги решил не торопиться. Гийом Гран-Менильский был женат на сестре Боэмунда Мабилле, и сам факт дезертирства столь близкого родственника самого предводителя нормандцев не мог не произвести удручающего впечатления на армию.

В тот момент засевшим в Антиохии казалось, что их единственный шанс на спасение — это приход императора с его войском. Было известно, что Алексей уже выступил из Константинополя. За весну Иоанн Дука дошел через Лидию до главной дороги во Фригии, по которой шли крестоносцы, и на некоторое время вновь разблокировал путь на Атталию. Поэтому Алексей рассудил, что может безопасно повести свою главную армию в сердце Малой Азии, чтобы прийти на помощь Крестовому походу, хотя многие его советники выступали против экспедиции, которая должна была увести его так далеко от столицы по земле, еще не очищенной от врага. К середине июня Алексей подошел к Филомелиону. Пока он готовился к дальнейшему пути, в лагере объявились Этьен и Гийом. Они вместе приплыли из Тарса и по дороге, видимо в Атталии, узнали о том, где находится император. Оставив своих людей добираться по морю, они поспешили на север в Филомелион, чтобы рассказать Алексею, что тюрки теперь уже наверняка взяли Антиохию и армия крестоносцев разбита. Примерно в то же время к нему явился Пьер Ольпский, оставивший свой пост в Комане восточнее Кесарии, и сообщил, что тюркская армия направляется к Алексею, чтобы разгромить его, прежде чем он успеет добраться до Антиохии. У Алексея не было причин не верить им. Этьен до сих пор был верным и надежным другом, да и такое несчастье вовсе не казалось невероятным. Полученные известия заставили императора пересмотреть свои планы. Если Антиохия взята и франки погибли, тюрки наверняка продолжат наступление. Сельджуки, несомненно, попытаются вернуть себе потерянное, а за спиной у них будет целый мир победоносных тюрок. При таких обстоятельствах было бы безумием продолжать поход. Так случилось, что его левый фланг был опасно оголен перед возможной атакой врага. Растягивать свои коммуникации в такой момент ради уже проигранного дела было немыслимо. Если бы даже Алексей был таким же авантюристом, как предводители крестоносцев, риск для него едва ли был бы оправдан. Но он отвечал за благополучие великой империи, находившейся в уязвимом положении, и исполнял долг перед своими подданными. Он созвал совет и сказал собравшимся, что нужно отступать. В их числе был нормандский дворянин, неполнородный брат Боэмунда по имени Ги, который прослужил у Алексея много лет. Бедствия крестоносцев не оставили Ги равнодушным, и он умолял императора продолжить путь — вдруг еще есть шанс их спасти. Но его мольбу никто не поддержал. Великая византийская армия отступила на север, оставив за собой кордон из опустошенной земли, чтобы защитить недавно завоеванные территории от тюрок [73].

Если бы Алексей послушался Ги, это было бы лучше и для империи, и для всего восточного христианства, хотя византийцы в любом случае не могли добраться до Антиохии прежде, чем там состоялась бы решающая битва. Ибо когда до крестоносцев дошли слухи, что императорская армия повернула назад, они страшно озлобились. Они представляли себя Христовым воинством, сражающимся против неверных. Отказаться прийти к ним на помощь, пусть даже это и казалось безнадежным делом, означало предать саму христианскую веру. Они не могли взять в толк, что у императора были и другие обязательства. Напротив, его пренебрежение в их глазах подтверждало все подозрения и неприязнь, которые они давно уже питали к грекам. Византию так и не простили, и Боэмунд увидел, что все это играет ему на руку [74].

Крестоносцы поняли, что вина лежит и на Этьене Блуаском. Их летописцы гневно пеняли ему за трусость, и вскоре вести добрались и до Европы. Этьен мало-помалу, не спеша вернулся домой к жене, но она испытывала из-за него жгучий стыд и так и не успокоилась, пока не заставила его снова отправиться на Восток в искупление бегства.

Между тем Кербога продолжал напирать на крестоносцев в Антиохии. 12 июня внезапной атакой ему почти удалось овладеть одной из башен на юго-западной стене, но ее удалось отбить только благодаря отваге трех рыцарей из Малина. Чтобы это не повторилось, Боэмунд спалил целые городские кварталы возле стен, чтобы таким образом дать своим войскам возможность легче маневрировать.

В то время несколько событий подняли боевой дух христиан, так как они увидели в произошедшем особое благоволение к ним Господа Бога. Солдат терзал голод и тревоги, и вера, до сих пор поддерживавшая их, пошатнулась, но не сломилась. В такой атмосфере распространялись истории о видениях и вещих снах. Для средневекового человека нечто сверхъестественное не было ни невозможным, ни даже особенно редким. Современные идеи о роли подсознания были еще неизвестны. Сны и видения посылал Бог или в некоторых случаях дьявол. Скептицизм ограничивался только личным недоверием к словам сновидца. И следующий эпизод нужно рассматривать в свете подобного отношения.

10 июня 1098 года один бедно одетый крестьянин явился к палатке графа Раймунда и потребовал встречи с ним и епископом Пюиским. Его звали Пьер Бартелеми (Петр Варфоломей), и он пришел с ополчением, будучи на службе у провансальского паломника по имени Гийом-Пьер. Несмотря на скромное звание, он немного знал грамоту, но был известен знакомым как человек довольно сомнительной репутации, которого в жизни интересовали только самые грубые утехи. Он поведал, что в последние месяцы ему не дают покоя видения, в которых апостол Андрей открыл ему, где находится одна из святейших реликвий христианства — копье, пронзившее Иисуса Христа. Первое видение случилось у него во время землетрясения 30 декабря. Он в ужасе молился, как вдруг перед ним явился старик с серебристыми волосами в сопровождении высокого юноши необычайной красоты. Старик назвался ему святым Андреем и просил его немедленно идти к епископу Пюискому и графу Раймунду. Епископа он велел отругать за небрежение духовными обязанностями, а графу — открыть то место, где спрятано копье, которое святой затем предложил показать Пьеру Бартелеми. Потом Пьера, одетого в одну рубаху, подхватило и унесло в середину города к собору Святого Петра, где тюрки устроили мечеть. Святой Андрей провел его через южный вход в южную часовню. Там он спустился под землю и появился уже с копьем в руках. Пьер хотел сразу же его взять, но ему велели вернуться после взятия города с двенадцатью спутниками и поискать в том же месте. После чего его возвратили обратно в лагерь.