Говард Фаст - Дорога свободы

— Нет, вы меня не обидели, — медленно проговорил Гидеон.

Они еще побеседовали, затем Уэнт предложил отдохнуть перед обедом. — У меня, видите ли, привычка... Стар становлюсь. Вы еще молоды, Джексон, но и вам вздремнуть не мешает. — Гидеон заметил, что ему в Бостоне пока еще негде остановиться, не порекомендует ли ему мистер Уэнт какую-нибудь гостиницу для цветных? — Вы, конечно, останетесь у меня, — заявил Уэнт. Гидеон пытался возражать, но Уэнт и слушать его не стал. — У меня Дуглас останавливается, — сказал он. — Так что нечего вам привередничать. — Потом вошла служанка и отвела Гидеона в его комнату.

— Эти два года после войны, — сказал Гидеон, — открыли нам глаза. Жестокие черные кодексы — это было сделано для того, чтобы вернуть нас в рабство. Плантаторы думали: им удастся уничтожить победу Союза, и, правда, чуть было не удалось. Но второй раз так не будет. Теперь негры и белые бедняки идут вместе, в честном и верном союзе, теперь мы сплочены, и глаза у нас открыты. Власть у нас в руках, и мы ее удержим.

Их было трое за обеденным столом: банкир Исаак Уэнт, доктор Норман Эмери, стяжавший славу себе и Бостону открытиями в области полостной хирургии, и Гидеон. Эмери был высокого роста, худощавый, темноглазый, с острой бородкой; он носил пенснэ на черном шнурке; наружность его была обманчива, он казался холодным и равнодушным. По крови и браку он был в родстве с Лоуэлами, Эмерсонами и Лоджами. Он обладал острым умом и тонким ядовитым юмором, который частенько упражнял на Уэнте. Гидеон вскоре понял, что он добрый человек, хотя и не из тех, что расточают свою доброту без оглядки. И он, и Уэнт были вдовцами; их связывала крепкая, но сдержанная дружба.

— А каким же способом вы думаете удержать власть, мистер Джексон? — спросил Эмери.

— Есть три пути, — ответил Гидеон. — Во-первых, выборы. Тут мы, наверняка, побьем плантаторов. На один их голос у нас двадцать. Во-вторых, образование. Через десять лет у нас будет целое поколение образованных людей. Это будет наше главное оружие, доктор Эмери. Плантаторы сами показали, что им это страшно: недаром же они завели такое правило, что рабу учиться — это преступление, даже если сам учится, самоучкой. В-третьих, земля; про это я уже говорил. Мы все земледельцы, заводов у нас нет. Земля кормит; есть плуг, есть и хлеб и сала кусочек. Вот когда мы получим землю и поделим ее, когда у нас будут свободные фермеры, как у вас, тогда мы крепко встанем на ноги, тогда мы заговорим громко и смело. И уж если земля станет наша, мы ее никогда не отдадим.

— Ну что ж, — проговорил Уэнт. — Допустим, что вся эта утопия, весь этот ваш новый Юг, все эти ваши прекрасные мечты о школах, допустим, что все это осуществимо. Эмери, коньяку хотите?

— Я уже говорил, что вам это вредно для сердца. Сколько раз еще повторять?

— Ну, ладно, какое там сердце. Сердца у меня никакого нет. Допустим, Джексон, что все это так, ну что ж, это еще одна попытка построить будущее путем политики. Это одно, а бизнес — бизнес — это другое. Если бы вы пришли ко мне за милостыней, я бы, может быть, дал, а может быть, и нет, в зависимости от обстоятельств. Заметьте, что я не очень-то мягкосердечный человек и не склонен сентиментальничать.

— Полагаю, что он это уже заметил, Исаак, — вставил Эмери.

— Но вы приходите ко мне с каким-то фантастическим проектом. Вы с вашими друзьями заработали немного денег; с этими деньгами вы намерены пуститься в крайне рискованную земельную авантюру, в которой предлагаете участвовать и мне: я должен дать вам денег под закладную, причем вложить не меньше пятнадцати долларов на каждый доллар, который вложите вы сами. А какие у меня гарантии? Кучка бывших рабов и белых бедняков, недавно вернувшихся из армии мятежников, да кое-какие

благие намерения? Вы хотите, чтобы я вложил деньги в предприятие, представляющее собой совершенно неизвестную величину. Ведь это же глупо, Джексон, посудите сами. — Oн закурил сигару; Эмери, откинувшись на спинку кресла, слегка улыбаясь, следил за Гидеоном. Тот сидел молча: сознание безнадежности всей этой затеи тяжелым камнем легло ему на Душу. Он заехал так далеко, он потратил столько денег. Из тех, заветных. А ведь как трудно доставался им каждый доллар! Один человек даже отдал жизнь за эти доллары. А сколько долларов ушло на один только железнодорожный билет? Как далеко он уже зашел; сможет ли он итти дальше? Неужели Кардозо прав? Неужели прогресс невозможен без страданий, без этих постоянных мук, неужели бедняк навечно осужден нести это тяжкое бремя?

— Может, и глупо, — сказал Гидеон. — Я мало что понимаю в делах. Ничего не понимаю. Но в хлопке я понимаю, в рисе я понимаю. Всю жизнь видел, как растет хлопок, как лопаются коробочки, как негры работают на полях, собирают хлопок. Покажите мне хлопковое семя, и я скажу, какой это сорт. Покажите мне рис, и я скажу, где он вырос, на высоком месте или в низине. Это я знаю, уж поверьте мне. И еще одно я знаю: вы, янки, умеете делать из хлопка материю. Вы тут, в Новой Англии, все строите и строите фабрики. А как делать материю, если никто не будет разводить хлопок? Может, плантаторы будут? Это еще не скоро. Надо еще нас сломить, чтобы разводить хлопок по-старому. А какая на него будет цена, если весь он будет в руках у нескольких плантаторов? Вы говорите, какие гарантии? — вот вам гарантии: в Америке нужен хлопок, везде нужен хлопок. Уже четыре года нет хорошего сбора. Хлопок сейчас ходкий товар. Дайте нам землю, и мы покажем пример, мы покажем всем на Юге, как надо делать. Как с рисом на островах: негры развели же там рис, только правительство само от них отвернулось; отобрало у них землю, ту самую землю, что они отвоевали у мятежников. Если вы пойдете на это, не побоитесь, то и другие не побоятся. Нам бы только пять лет на своей земле, тогда увидите, лопнем, а хлопок и посадим и соберем. Все выплатим, до последнего цента, еще и с прибылью. Видели вы, как негры работают? Может, бывали на Юге в старое время, при рабстве, тогда знаете, как работали негры под плетью. А я вам скажу: свободный негр на своей собственной земле будет работать вдвое лучше. Уж я знаю. Поверьте мне, мистер Уэнт, я пришел не за милостыней. Я это не от гордости. Старик-учитель, он учит наших детей, он говорил: «Гидеон, не будь гордым, детям нужны книги, бумага, дадут — бери, не будь гордым». Но тут другое, тут не милостыня, даю вам честное слово.

Гидеон умолк; никогда еще он не говорил с белыми так долго и так горячо; он сидел в смущении, опустив голову, разглядывая скатерть. Доктор Эмери рассматривал свои ногти. Все молчали, лишь большие стоячие часы в углу комнаты нарушали тиканьем тишину. Уэнт стряхнул пепел с сигары и спросил:

— Сколько земли в этом Карвеле, Джексон?