Борис Костюковский - И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

— Да-да, понимаю...

И с этого дня никто в доме громко не разговаривал. Слышалось прерывистое дыхание матери, слышался её кашель.

Сёстры Якова потихоньку плакали, и сам Михаил Израилевич не мог сдержать слёз, прячась от взгляда жены.

Пришёл день, когда мать стала прощаться с мужем и с детьми. Глаза её были сухие, горящие, черты лица заострились, говорила она прерывисто, но ясно и спокойно:

— Только живите дружно... Берегите друг друга... Не надо плакать, прошу вас...

А когда держала руку Якова, вдруг улыбнулась лёгкой своей и мгновенной улыбкой и спросила почти шёпотом:

— Живём? Живи, мой мальчик... — И обведя всех взглядом, повторила: — Живите...

И в гробу она лежала с просветлённым лицом, спокойная и мудрая. И все вокруг удивлялись:

— Как живая. Как будто уснула.

И Якову тоже казалось, что она уснула. Только когда он приник губами к её лбу, неотвратимо понял: это смерть...

Он ещё не представлял, как отразится эта смерть на жизни всей семьи. А Михаил Израилевич знал — будет без Лизы намного тяжелее. Она умела создать ощущение благополучия в доме, затратив минимальное количество средств, — ей было хорошо известно, сколь трудно зарабатывает деньги муж. Она была душой семьи, её основой.

И вот — всё рухнуло. Буквально на глазах исчезало относительное благополучие семьи. Как ни старалась старшая дочь Софья, к которой перешло хозяйство, ничего не получалось. Выяснилось, что не так уж много зарабатывает отец, что всё на рынке стоит очень дорого, что прокормить такую семью — дело немыслимо трудное.

Осиротела семья Свердловых, осиротела...

Смерть матери, необходимость помочь семье вынудила старших сыновей искать самостоятельный заработок. Ушёл из семьи Зиновий. Яков оставил гимназию и по примеру Володи Лубоцкого устроился учеником аптекаря.

Отцу он сказал коротко:

— Трудно тебе с нами. А так ещё и помогу.

Отец, тяжело вздохнув, спросил:

— Жить будешь дома?

— Нет, меня Климеки пригласили — это ближе к аптеке.

Михаил Израилевич знал эту семью — с Женей Климеком Яков учился в одном классе гимназии и даже сидел за одной партой.

Канавино, вероятно, от слова «канава». Оно — у подножия Нижнего Новгорода, дождевые потоки, случается, стекают сюда широкой, мутной от глины рекой. Деревянные домишки раскинулись неровными рядами, словно плохо обученные солдаты.

Но аптека, созданная ещё в 1871 году, размещалась в каменном двухэтажном здании на Шоссейной улице. В её окнах красовались большие стеклянные шары, наполненные зелёной и красной жидкостью.

В качестве помощника аптекаря Яков развешивал порошки и считал пилюли, узнал, как делаются лекарства с внушительными названиями «волчьи клыки», «заячьи лодыжки», «щучьи зубы», различные виды сала — волчье, лисье, собачье и даже сало диких котов.

Новая жизнь началась с порошков, с касторки, разлитой по бутылочкам с гофрированной бумажкой на пробке, да приятного запаха анисовых капель.

Хозяин аптеки Зак порядок в деле любил.

— От каждой унции лекарства жизнь человеческая зависит, — поучал он. — Кто не верит, пусть выпьет лишнюю ложку касторки... А? Не хотите? Тогда попробуйте скипидар. Тоже не нравится? Значит, надо быть аккуратным.

Но чаще всего Зак молчал. Иногда он мог часами не произнести ни слова, и что-то настораживающее было в его молчании. По нескольку минут смотрел он, как работает Яков, и, не сказав ни «хорошо», ни «плохо», уходил восвояси. Свердлов провожал его мрачным взглядом. Он не мог определить отношение к Заку. Почему молчит?

Уловив взгляд Свердлова и, словно угадав его мысли, помощник провизора Иосиф Иванович Мияковский сказал:

— Этот человек у жандармов на особом счету: они на него не один лист бумаги перевели.

Мияковскому Свердлов верил. Именно о нём говорил Яровицкий, когда Яков устраивался в аптеку:

— Слушай Иосифа Ивановича. Он лишнего не скажет и плохого не посоветует.

На первых порах они присматривались друг к другу — Иосиф Иванович уже немолод, в этой аптеке он начинал учеником. Внешне Мияковский был мало похож на волевого, закалённого судьбой бойца — маленькая бородка, торчащие пиками усы да насмешливые глаза скорее делали его лицо мягким и добрым.

Иногда вечерами в аптеке занимались кто чем хотел. Чаще всего играли в карты.

— А хотите, я вам почитаю книгу, — предложил как-то Свердлов товарищам.

Кто-то подхихикнул:

— Про любовь?

Яков не ответил. Он подошёл к стулу, придвинул его к себе, взял в руки книгу, которую, видимо, читал не раз, потому что всё в ней было ему знакомо, открыл нужную страницу и, убедившись, что его будут слушать, произнёс:

— Владимир Галактионович Короленко. «В облачный день». Очерк.

Сделав паузу, как заправский чтец-декламатор, Свердлов посмотрел на Мияковского, и ему показалось, что тень доброжелательной улыбки мелькнула на его лице. Яков начал читать:

«Был знойный летний день 1892 года. В высокой синеве тянулись причудливые клочья рыхлого белого тумана. В зените они неизменно замедляли ход и тихо таяли, как бы умирая от знойной истомы в раскалённом воздухе».

Он читал и представлял себе, как толпятся, громоздясь друг на друга, кудрявые облака...

Поначалу он видел на лицах слушателей плохо скрываемую скуку — дескать, чем нас, взрослых людей, удивишь. Да и картина невесёлого облачного неба вряд ли могла развеять тоску, заменить солёную шутку или карточную игру. Но вот в рассказе появился Силуян, ямщик и балагур, который, не боясь, рассказывал всякие истории, то ли услышанные, то ли выдуманные.

«— Да ты, Силуян, смотри, не всё болтай зря, — говорил иногда исправник. — Как бы иной раз и не того... не нагорело за твои сказки.

— Убей меня бог, Степан Митрич, — отвечал Силуян с убеждением и совершенно искренно. — От проезжего барина слышал, от генерала. Чай, не станет врать...»

Среди слушателей послышался одобрительный смешок — им явно нравился ямщик с А-ского тракта. И уж совсем покорил он их, когда запел:

Свердлов читал так, что, казалось, ему хорошо известна мелодия этой старой ямщицкой песни.

В аптеке воцарилось молчание, похожее на оглядку. Неужто так и напечатано: «Расеюшку в раззор раззорил»? Кто-то даже посмотрел на хозяина, который то ли не слушал, то ли делал вид, что не слушает, а потом — на Мияковского. Тот сидел, подперев руками голову, думая о чём-то.

Всё мрачнее, всё насторожённее становилось вокруг от того, что читал Яков. Будто читал он рассказ не о ямщике Силуяне, а обо всей России.